Геннадий Дмитриев - Графоман

— А жена? Дети?

— Дочка замужем, давно, сейчас в Питере живёт с мужем, а с женой я развёлся, так что один живу.

— Один живешь и ничем не занимаешься? Слушай! А иди ко мне в театр?

— Да я ведь не актер, — недоуменно возразил Василий Петрович.

— Ну и что, что не актер, иди монтировщиком.

— Монтировщиком? Это как?

— Ну так, декорации устанавливать, и прочие всякие разные работы по сцене. Всё равно ведь ничего не делаешь, скучно. А так, в коллективе, на людях.

— Да, я, понимаешь, это… тут на досуге немного литературой занялся, пишу рассказы, повести, роман, вот, написал, теперь над новым романом работаю.

— Как?! Ты писатель?! Это ж надо, с какими людьми довелось учиться! Где публикуешься?

— Да, честно говоря, нигде. Так, в сборнике, вот, стихи опубликовали, — Василий Петрович показал пакет, в котором лежали десять экземпляров только что вышедшего сборника.

— Где продается?

— Нигде не продается, — тоскливо ответил Василий Петрович, — за свои деньги печатаем, между собой распространяем, вот и все публикации.

— Это ужасно, Вася. Это ужасно! Талант нужно реализовать, талантливые люди должны жить красиво, — Ромашкин отвел в сторону руку с бокалом, делая широкий театральный жест, едва не зацепив проходящего мимо посетителя.

— Эй, придурок! Поосторожней тут бокалом размахивай! — проворчал посетитель.

— Извините, любезный, извините, — пробормотал Ромашкин и, повернувшись к Василию Петровичу, продолжил: — Вот видишь, мы с тобой, двое талантливых людей, сидим в этом грязном, вонючем кабаке, пьём это гнусное, вонючее пиво, а какие-то бездари сидят в шикарных ресторанах и пьют виски, коньяк, шампанское. Так быть не должно, талант должен стоить денег, нужно только реализовать себя.

— Ну, ты, реализовал? — не совсем твердым голосом спросил Василий Петрович.

— Ещё не полностью, так сказать, но скоро, очень скоро… а ты, ты должен, непременно должен опубликовать свой роман, — Ромашкин снова поднял бокал. — Давай, за нас, за тебя, за твой талант, Вася, ну, и за меня, конечно.

Они чокнулись, выпили, Ромашкин рассмеялся.

— Для того, чтобы опубликовать роман, Володя, нужны деньги.

— Вальдемар, — поправил Ромашкин, — называй меня Вальдемар. Нужны не только деньги, нужно имя, имя, Вася, имя. Вальдемар Ромашкин — это звучит,

р е ж и с с е р В а л ь д е м а р Р о м а ш к и н, — пробормотал он, растягивая слова, — звучит?

— Звучит, Ромашкин, звучит, — заплетающимся языком ответил Василий Петрович. Только денег для публикации романа мне взять негде.

— Как это, негде? — удивился Ромашкин. — У тебя квартира есть?

— Ну, есть.

— Твоя?

— Ну, моя.

— Тогда, продай квартиру, купи домик, где-нибудь в деревне, и опубликуй свой роман. Хха! Бери пример с меня, вот увидишь, как скоро стану я известным и богатым!

Но ни известным, ни тем более богатым Вальдемар Ромашкин не стал, театр его просуществовал чуть более трех месяцев. Премьера спектакля, на которую так рассчитывал Ромашкин, с треском провалилась, аншлага не было, сборы не превышали недельного заработка дворника, платить за аренду было нечем, впрочем, как и нечем было платить зарплату актерам, которые тут же разбежались, а Вальдемар Ромашкин, вновь став Владимиром, возвратился в свой местный театр на должность актера, но уже не первой категории, с которой он ушёл в режиссеры, а второй, поскольку место его было занято.

Сколько бокалов пива было выпито в тот вечер, пожалуй, ни Василий Петрович, ни Ромашкин, ни тем более сочинитель этой истории уже и вспомнить не смогут, но, как говорил царь Соломон, всё проходит, вот и этот вечер прошёл, пора было расходиться по домам, пока оба друга были ещё в состоянии дойти до автобусной остановки. Поднявшись по ступенькам, которых, на удивление, оказалось значительно больше, чем тогда, когда они спускались в подвальчик, друзья оказались на улице. Стемнело, тусклые фонари на столбах с трудом освещали пространство, начинался мелкий, противный, моросящий дождь.

— Мне туда, — показал рукой в темноту Василий Петрович, — там мой автобус.

— А мне туда, — показал в противоположную сторону Ромашкин. — А ты где живешь?

— На Черёмушках.

— А…а…а… — понимаю, знаю, я тоже там жил, раньше. А теперь, впрочем, ты знаешь… Дом, конечно не очень, но рядом с морем.

Известный уже нам дом под двадцать седьмым номером по Парусному спуску действительно стоял у самого моря, точнее у рыбной гавани, и ко всем неудобствам жителей этого дома добавлялся ещё и стойкий, крепкий запах рыбы, проникающий во все щели, особенно, когда ветер дул с гавани.