Андрей Виноградов - Не ум.ru [litres]

Видит меня, морщится: так и думала. Морщится, собственно, не от того, что я ей неприятен, а по привычке. Я не обижаюсь. Это у докторов, полжизни просиживающих в поликлинике, профессиональное. Видит следующего пациента и невольно морщится – ведь не с радостью человек спешит. Разве что кого до смерти надоевшего семье врач до края залечит, и родственники с коньяком нагрянут опечалиться в компании со спасителем… Но во-первых, мама трудится в поликлинике, там в принципе редко лечат, и во-вторых, оно же в самых первых: мама врач старой закалки. Про нее все говорят, что очень хороший доктор, таких уже не осталось. По сути это означает, что мои разнузданные мысли о нынешних докторах допустимы, чтобы не сказать «вполне уместны», поскольку они не о маме, не об уходящей натуре отечественной медицины. Этими размышлениями я с мамой поделился в свой прошлый визит. Она, как и следовало ожидать, нахмурилась и отмахнулась от моих резонов:

– Как всегда, ничего святого.

Впрочем, и не отвергла их.

По профессии моя мама врач-терапевт, но какая-то не такая, как другие матери-медики. Неправильная, что ли? Или наоборот – слишком правильная. Особенно это было заметно в нашем с сестрой детстве. И замеченное меня, ребёнка, сильно печалило. Сестру, кстати, тоже, не меньше моего, но она лучше терпела, а поэтому реже просила. В других семьях медиков только чихни – и как минимум три дня дома с заведомой справкой. Бульон в постель, курица – белое мясо, кисель горячий, чай с медом… У нас же с сестрой по шесть пропусков на двоих за все десять лет школы, причем каждая справка выклянчена у добросердечной подруги матери, пока сама матушка отрабатывала помощь селу, ползая на разбитом автобусе по заброшенным весям дальнего Подмосковья. Или в каком-нибудь выездном семинаре участвовала.

Кроме профессии у нее есть еще одно призвание. На сей раз недипломированное, но тоже от природы. Мама невероятно дотошный и въедливый следователь по мелким делам. Таким незначительным, что мне не раз было стыдно перед друзьями, особенно в старших классах.

– Ну-ка, живенько признавайтесь, что пили коньяк. Да-да, вот из этой квадратной… Я точно помню, что в бутылке было больше. И вкус какой-то странноватый – каким чаем разбавили? Цейлонским? Это кто-же разрешал цейлонский брать?..

И так далее. Это из той жизни. Меня веселило, когда мама говорила про вкус, открыв пробку и принюхиваясь издалека, как нас учили на уроках химии нюхать пробирки с чем-нибудь вонючим и небезопасным. По-моему, она в жизни не прикасалась к алкоголю. То есть именно что прикасалась. Руками. Имея в виду профессию. Но внутрь – никогда.

Мне было смешно, маме нет, а друзей я тогда подрастерял. Однако с теми, что остались, я бодро выменивал свою кровь на деньги и положенный донору кагор, чтобы позже выменять выручку на портвейн. Мы благоговели перед Солженицыным и не боялись в своем кругу насмехаться над старцами со Старой площади. Площадь в наших глазах старила старцев еще больше, души старила. Как их во все времена старит власть и безбоязненное ее применение. Наверное, правильнее думать о чёрствости, но если вспомнить о хлебе, то все со всем совпадет.

Сейчас я завидую старикам, понимая, что им дозволено ошибаться и не признавать ошибок, потому что жизнь сама все разложит по полкам, уже не их жизнь. Им ничуть не легче, чем нам, наоборот – труднее и хуже, но они, пережившие войну и послевоенное, все же не так наивны, как до недавнего были мы. Стаж, пребывания вне наивности, важен. Наше же поколение в зените жизненного пути оказалось сломанным через колено и сломленным через подлость и предательство. Даже нынче, кое-как прижившиеся к новизне, мы необходимы исключительно для одного: штопать сношенные носки лицемерия. Люди-нити. Тонкие, легко рвущиеся, ненадежные, но уверенные в надежности тайной своей правоты. И все такие одинаковые… Мне кажется, нас даже нет смысла хоронить по отдельности. Но об этом я с мамой ни сегодня, вообще никогда говорить не буду, потому что я наперед знаю все, что услышу в ответ. И услышанное меня не порадует. Но куда больше ее расстроят мои слова.

В дополнение к профессии по призванию и призванию… просто призванию, в маминой жизни наличествует два амплуа, так сказать, «по жизни». Первое. Мама считает себя подло, коварно, незаслуженно брошенной женой и по неведомой мне причине подчеркнуто безразлична к внукам. Нет, вся «обязаловка» конечно же налицо: подарки к датам, выборочные утренники, разговоры о жизни… Именно они, вечно ведомые в манере наемного ментора, не допускающего иных мнений, а зачастую и просто вопросов, позволяют моей дочке и отпрыскам моей сестры примерно так справляться о здоровье моей мамы: «Как там наша не бабушка?» Если я указываю на недопустимость сарказма в отношении близких, мне тут же с невинными лицами напоминают, что бабушка сама вытребовала, чтобы внуки называли ее по имени. Причем полным именем, не уменьшительным, это чистая правда. Учитывая, что надо мной попросту насмехаются, эта правда отвратительно вероломна, но делать нечего, я сдаюсь, так как что-либо возразить бессилен. Обещаю себе к следующему разу подготовиться… Не лучше, а вообще подготовиться. Но… Нужно ли продолжать. Просто «но…».