Нина Вяха - Завещание

И стоит приоткрыть эту дверку, пусть даже лишь на щелочку, как начинаешь заглядывать туда с подозрением, строить догадки, и вот уже мысли пускаются вскачь, заводя нас неизвестно куда, а ведь всем известно, что стоит дать волю фантазии, как ее уже почти невозможно остановить.

В фантазиях может происходить все что угодно.

* * *

В фантазиях может происходить все что угодно.

Сотилайнен только смеялся. Словно это было самое смешное из всего того, что он слышал в своей жизни. Анни сидела на стуле перед его письменным столом и ждала, пока он отсмеется. Она сидела, сложив руки на коленях, словно для молитвы, совершенно спокойная и невозмутимая. Малыш в животе тоже вел себя тихо. Казалось, он тоже ждет, прямо-таки затаил дыхание в ожидании.

Шеф полиции хохотал, пока его не пробрал кашель, и женщина из приемной не просунула в дверь голову, чтобы узнать, все ли в порядке. Сотилайнен замахал на нее руками, в то время как его пузо тряслось и подпрыгивало, а кашель перешел в клокотание. Наконец он смахнул слезы с ресниц и удовлетворенно вздохнул.

– Итак, если я понял вас правильно, вы хотите, чтобы мы возобновили расследование?

Анни кивнула.

– Я не уверена, что оно было проведено достаточно тщательно.

Сотилайнен сразу же посерьезнел и наклонился к ней.

– Слушай сюда, девочка.

Он ткнул в нее своим пухлым указательным пальцем, больше похожим на сардельку – сиди она чуть ближе, прикосновения было бы не избежать. Анни была рада, что их разделяет стол – ей не улыбалось узнать, каково это, когда такой палец попадает в плечо или грудь или куда он там еще может попасть. Словно копченая сарделька. Ей даже показалось, что от шефа полиции даже пахнет, как от сардельки – должно быть, он припрятал связку-другую в ящике стола на тот случай, если проголодается.

– Ты что, полагаешь, что можешь заявиться сюда из своего распрекрасного Стокгольма и учить меня, как я должен делать свою работу?

Его рот брызгал слюной пока он говорил. Его голубые глазки, глубоко упрятанные в недрах его упитанного лица, сверлили ее злобным взглядом.

– Voi helvetti [32]. Можешь забыть об этом. Предварительное следствие закончено. У нас нет ресурсов возобновлять все дела подряд только потому, что кому-то этого захотелось. Что сделано, то сделано. Все, иди гуляй.

И Сотилайнен принялся рыться в бумагах на своем столе. Казалось, это занятие его немного успокоило, потому что, когда он снова взглянул на нее, его голос прозвучал уже более сдержанно, и он произнес, тщательно выговаривая каждое слово, словно чтобы она не пропустила ничего из того, что он ей сейчас скажет.

– Анни Тойми. Я сожалею, что вашего папаши не стало. Мне действительно очень жаль, дружок, но тебе придется придумать другой способ, чтобы выяснить то, что ты хочешь знать.

Сотилайнен покачал головой.

– А теперь иди. Мне нужно работать.

И с этими словами он снова вернулся к своим стопкам бумаг на столе и принялся перебирать их с таким видом, словно ее тут и не было.

Больше Анни не могла ничего сделать. Ярость бушевала в ней, она злилась на саму себя за то, что забыла, с кем имеет дело. И кем была она сама. Женщине никогда не добиться помощи у полиции (ни здесь, на севере, ни где-либо еще?) одной лишь силой убеждения или так, как это сделала она, прямо заявив, что они не делают свою работу и даже не справляются со своими обязанностями. Своими действиями она лишь разозлила его, и теперь после такого Сотилайнен уже никогда больше не станет ее слушать.

Анни присела на скамеечку возле полицейского участка и стала смотреть на город. Улицы были почти пустынны, разве что проедет случайная машина или пройдет подросток с плохой осанкой и в слишком теплых джинсах. Малыш внутри по-прежнему вел себя тихо. Анни похлопала себя по животу и получила осторожный толчок в ответ. Словно ребенок таким вот способом тоже хотел сказать ей, чтобы она успокоилась. Ну вот, еще не родился, а уже туда же. Патриархат чистой воды. Анни вздохнула. Пожалуй, пора отправляться домой. Ей придется придумать другой способ добраться до правды.

* * *

Но Анни не пришлось слишком долго думать, каким станет ее следующий шаг.

Когда все цифры были посчитаны и затраты на похороны оплачены, перед Анни встал следующий вопрос. Речь шла о деньгах, которые ей предстояло унаследовать. Их было не так уж много, чтобы стоило говорить о них. Куда более неясной казалась ситуация с наследством в Аапаярви. Пентти переписал свою долю на Эско. Все бумаги были подписаны в апреле. Но где-то должны были оставаться еще долговые расписки, подтверждающие, что Эско обязан уплатить отцу полную стоимость его доли. Да, пожар имел много последствий.