Нина Вяха - Завещание

Она встала и на полусогнутых ногах медленно двинулась на лыжах обратно к дому. Ее нижнее белье замерзло и отвердело от застывшей крови, и с каждым взмахом лыжной пали она чувствовала, как та потихоньку начинает просачиваться наружу.

Было девять часов утра, когда Анни вернулась домой. Все уже позавтракали и отправились в школу. Малыши остались дома, на тот момент это были Лаури, Тату и Хирво. Ну и Вало, конечно.

Пентти был в коровнике. Сири мыла посуду. Она поглядела на появившуюся Анни с удивлением, но без особой тревоги. Наверное, родив столько детей, уже перестаешь так сильно за них волноваться. Или волнение остается на прежнем уровне, но если распределить его на всех, то каждому достанется совсем по чуть-чуть.

– Явилась, значит.

Анни с вызовом посмотрела на мать, не совсем понимая, почему она все еще преисполнена той злобы, которая обрушилась на нее чуть раньше, в сумерках.

– Я заболела, поэтому сегодня останусь дома.

Мать даже головы не подняла в ответ на это заявление, продолжая и дальше вытирать оставшиеся после завтрака тарелки с ложками и убирать их в шкафчик.

– И чем же ты заболела?

– Я не знаю, но у меня идет кровь.

– Кровь, говоришь?

Анни не ответила, и Сири какое-то время тоже молча вытирала стол, а потом рассмеялась.

– А, так это не болезнь, моя дорогая, это лишь означает, что ты стала женщиной.

И она улыбнулась Анни улыбкой, которая могла означать очень многое. Может, быть, это была радость, что ее первая (из ныне живущих) дочерей выжила и пересекла опасный рубеж, что она, Сири, полностью исполнила свой долг матери, или, быть может, ей показалось забавным, что ее дочка до сих пор не знает о том, как девочки становятся женщинами, – как же это она так упустила, не рассказав ей, что происходит со всеми представительницами женского пола. Впрочем, возможно, в этой улыбке таилось нечто третье, неизвестное, но одиннадцатилетнее тело Анни не почувствовало в ней ни намека на материнскую любовь, только обман – она вновь ощутила себя брошенной в чужом мире, в своем новом теле, и не было никого рядом, кто бы мог помочь ей или предупредить.

Анни пожала плечами.

– Вот как? Я пойду лягу.

– Сегодня ты можешь отдохнуть, потому что это первый раз, но теперь такое станет происходить с тобой каждый месяц, пока не постареешь, поэтому все время разлеживаться не получится.

Анни поднялась наверх и легла в постель, натянула на голову одеяло и зажмурилась. Спустя какое-то время пришла Сири.

– Вот, – сказала она и бросила что-то в ногах. – Будешь стирать их в перерывах.

Это были старые носовые платки – потрепанные, местами рванные, из тех, что бережно собирают, а потом протирают ими все подряд, начиная от чашек и заканчивая оконными стеклами. Небольшая кучка тряпья.

И это был единственный разговор о месячных, который когда-либо состоялся между Анни и ее матерью.

На следующий день в школе она расспросила своих подруг, у многих из них были старшие сестры, и с их помощью ей удалось собрать достаточно информации, так что к концу дня ее уже забавляло то, что накануне она как безумная мчалась по лесу в кромешной тьме, уверенная, что должна умереть. Но зрелище родительского дома в предрассветных сумерках больше не покидало ее никогда, висело над ней, словно мокрое одеяло и будило тоску в груди, вполне конкретную убежденность, что она должна как можно скорее убраться отсюда прочь. Чтобы не остаться здесь и не стать такой, как мама. Все что угодно, но только не это.

После этого случая Анни перестала задумываться о Боге и его каре за грехи, и отныне, если когда-либо видение большой отеческой руки высоко в небесах и возникало перед ее внутренним взором, она тут же гнала его прочь. Все это сказочки для детей, а не для настоящих женщин.

Стирать старые окровавленные носовые платки не было никакого желания ни у Анни, ни у Хелми (у которой месячные начались два года спустя, уже в девятилетнем возрасте), куда проще было рвать старые страницы из газет и, скомкав, запихивать их в трусы, когда приходило время. В маленькой прихожей, совсем рядом с комнатой сестер, была щель, зазор между лестницей и стеной, куда собирались сунуть теплоизоляцию, но, как это часто бывает в жизни, за другими делами вылетело из головы, и сестры засовывали туда свои выпачканные в высохшей крови импровизированные прокладки.

Этот самый зазор, забитый старыми окровавленными газетами, сыграл решающую роль в стремительном обрушении дома во время пожара. Но об этом позже.