Дмитрий Быков - Палоло, или Как я путешествовал

Он очень стремился стать правильным американцем. Ему, в сорок два, это было не особенно трудно: мне вообще иногда кажется, что Америка рассчитана на подуставших сорокадвухлетних мужчин. Не кури (уже не больно-то и хочется), не кобелируй (тем более), будь ароматен (почему нет), люби семью (а как же) – и не слишком близко, ненавязчиво дружи с соседями (а что ещё остаётся делать по выходным при соблюдении всех прочих условий). С бывшими соотечественниками Игорь был незаносчив и корректен. Не употреблял не то что матерных, весьма принятых в нашей среде, но и просто жаргонных выражений – разве что скромное американское политическое арго. От него уже здорово веяло заграницей, мы даже по первости приняли его за нью-йоркца: костюмчик-ни-пылинки, галстучек модного в деловых кругах красноватого колера, очень брит, роговые очки, усы скобкой. В общем, лоск.

В нём ещё коренились московские привычки, откровенностью Игоря можно было вызвать на откровенность. Так мы и узнали о главной пружине его отъезда, о той самой пуле; к ним домой, кстати, ещё приходили дознаватели, подробно изучили остатки разбитого стекла, что-то записали и с тем канули. С восторгом неофита Игорь рассказывал о том предельно здоровом образе жизни, который ведёт, о том, что никто не лезет к нему в душу с бесконечными рассказами о своих делах, никто не требует сочувствия (а сам он в сочувствии уже не нуждался), жена наконец отдыхает от готовки, потому что гораздо проще позвонить в ближайший китайский ресторанчик и за три доллара получить на всю семью вечерний «Tripple delight»: тройное блаженство из поросятины, курятины и креветятины. Перебоев с работой не замечено – всякий раз кто-нибудь приезжает, либо для ознакомления с чудесами демократии, либо для торговых переговоров. Игоря отчасти пугала возможность республиканского реванша, потому что республиканцы, приди они к власти, капитально урезали бы все финансирования обменных программ. Мол, нам самим плохо и нефиг помогать третьему миру. Но республиканцы были лишены харизматического лидера, авось ещё подержится недалёкий и непоследовательный саксофонист Клинтон, а при нём Игорю ничто не угрожало.

Вторая переводчица у нас была Юля, очень славная девушка, тоже из бывших преподавателей, вышедшая в Штаты замуж. Юля переживала тогда довольно трагические времена: муж застал её в объятиях своего сослуживца, женатого мексиканца выдающихся габаритов и сказочной мужской силы. Мексиканец был личность могучая и целеустремлённая, со стержнем. В возбуждённом состоянии он удерживал на стержне своей личности четыре мокрых полотенца – правда, в Америке маленькие полотенца. Видимо, за одним из таких экспериментов (так и слышу Юлино восхищённое «хи-хи» – а теперь сумку! а теперь чайник!) их и застал муж. Вместо того чтобы принять участие в этом вполне гиннессовском мероприятии, он выгнал Юлю в три шеи, но развода не дал. Теперь она на стороне жила соломенной вдовой, выжидая по взаимному согласию с мужем, когда он найдёт в себе силы забыть пейзаж с четырьмя мокрыми полотенцами. Короче, Юля была свой парень. Разумеется, в её тихой училкиной жизни никогда ещё не было ничего подобного, и она крайне радовалась своему отъезду, но американизация её не затронула. Она запросто могла выпить с группой, сыграть в тот же преф и рассказать пару историй ещё из тех, что заставляли хохотать всю дамскую курилку её родного МГПИ. Иное дело Игорь. Его ни разу не удалось затащить в компанию. Корректный, парфюмный, дружелюбно-вежливый и всегда отстранённый, он изо всех сил держался за новый статус. Мы втайне ему завидовали: надо же, так недавно, а такой местный!

В процессе познания демократии группу разбили на три потока, хотя какие уж потоки в таком жидком ручейке. Юлю с одной из девочек отправили в Чикаго, владивостокских ребят – мальчика с девочкой – в сопровождении вполне энигматической переводчицы CIA погнали в Спрингфилд, Иллинойс, а меня в паре с одним замечательным сибиряком по имени Андрей вручили Игорю Кацису и сослали в Кливленд, славный своим университетом и немалой украинской диаспорой.

Я вообще люблю Сибирь – оттуда родом моя самая любимая и, думаю, последняя женщина, – а доставшийся мне сибиряк Андрей был вовсе человек исключительный. Он заведовал отделом новостей в своей газете, знал всё про всех, пил не пьянея (и после десятой вполне сносно понимал английскую речь), а его прибаутки на все случаи жизни широко использовались остальной группой. Его любимое выражение было: «В этой совершенно порочной связи» (вместо «в связи с этим»), а на вопрос «Понимаешь?» он с трогательным постоянством отвечал: