Дмитрий Быков - Палоло, или Как я путешествовал

Я ожидал чего угодно – сопротивления, плюхи, – но не той вялой покорности, которую наблюдал: то ли дело было во внезапности моего демарша, то ли в хитром расчёте, но такого благоприятствования обстоятельств я не видел давно. Минут за пятнадцать я её раздел, попутно разоблачаясь сам, и после некоторой борьбы добился своего. Победа была недостоверно лёгкой. По тем временам взять кого-нибудь за грудь казалось мне большим событием, потому что подлинная потеря девственности – это не первый раз с любимой, а именно что первый контакт с нелюбимой, полуслучайное соитие с полузнакомым человеком, связь на один вечер, чтоб не так ныла рана, нанесённая утраченной любовью.

Была ли она особенно хороша? В общем, конечно, мила. Обесцвеченная блондинка, с большими карими глазами и тем скорее западным типом лица, который вдруг откуда ни возьмись выныривает на крайнем русском Востоке. Очень рекламное лицо: скулы высокие, губы тонкие – впрочем, даже эти высокие скулы в сочетании с курносым носом выглядели у неё по-западному, хоть и относятся традиционно к славянским чертам. В общем, можно было поверить, что Чикаго по ней плачет. И сложена она была симпатично, и было ей двадцать пять лет, а мне двадцать один, и я старался как мог, и коньяк помог мне не кончить в первую секунду – не столько даже от возбуждения, сколько от сознания своего торжества. Чрезвычайно довольный собою, я предложил Кате сигарету, закурил сам и принялся беседовать с нею о жизни. Выяснилось, что в Омске Катя зарабатывала лекциями о группе «Битлз». У неё было музыкальное образование (какое-то музучилище), и она ездила по трудовым коллективам Омской области, показывая рабочим слайды и наигрывая «Йестэдэй». Рабочим Катя должна была казаться существом из другого мира. Мне – тоже. После обмена автобиографиями мы зашли на второй круг, а уж после него Катя рассказала мне про Чикаго.

Планы её были просты. Ездить по Америке со слайдами группы «Битлз», конечно, бессмысленно: Катя рассчитывала вывезти на Запад записи панковского молодняка, который находил у Скипидарова приют и восторг, и устроить молодняку промоушн на волне интереса к часам «Командирские» и матрёшкам с лицом Ельцина. Ещё она собиралась попробовать себя в модельном бизнесе, потому что в Омске её фигура по праву считалась лучшей. Наконец, был безотказный страховочный вариант: в возрасте шестнадцати лет, оканчивая чуть ли не единственную в Омске спецшколу, Катя, как самая эффектная, была придана в качестве гида группе американцев, неведомо каким ветром занесённых в Сайбирию, сводила их к себе домой, перед этим наведя там страшный шурш, а с одним из гостей даже обменялась адресами. Она несколько раз посылала ему открытки ко Дню благодарения и Дню независимости, но он почему-то не отвечал. Правда, он жил не в Чикаго, а вовсе даже в Южной Дакоте, но, в конце концов, можно и добраться. В Америке, говорят, распространён автостоп. Катя твёрдо надеялась перекантоваться у него недельки две, пока подыщет работу: не может же он, в конце концов, забыть, как Катина мама угощала его борщом! Он даже записал себе в книжечку слово «borschz» …

Рассвет засинел над Черёмушками, летал тополиный пух, и мы заснули, блаженно повернувшись друг к другу спиной. Вопреки уверениям всей мировой литературы, я ничуть не раскаивался в содеянном. Более того, Катины намерения казались мне вполне осуществимыми, я живо представлял, как в Южной Дакоте её встречает любитель борщшжча, – что вы хотите, шёл третий год перестройки, – и на прохладном июньском рассвете, под одним одеялом с прелестным существом так легко было вообразить это прелестное существо, с лёгкой ностальгией вспоминающее меня под сенью развесистого Чикаго… Я чувствовал к ней некое подобие нежности. Утром я разбудил Катю словами: «Что тебе снится, крейсер “Аврора”?» – и всё снова было прекрасно. Сеанс ни к чему не обязывающего счастья, ибо что такое счастье, как не божественное свинство молодости?

Тут в Катиной жизни наметился перелом: Юра отозвался наконец на её ухаживания, и через неделю она съехала к нему – ковать железо, пока горячо. Притяжение Чикаго было так сильно, что Катю не остановил даже подмосковный адрес нашего героя, ютящегося где-то под Дубной. Вскоре Катя перевезла к Юре свой багаж, состоявший из небольшого баула с бельём и огромной, метр на полтора, картины в смешанной технике.

Картину эту она возила с собой, куда бы ни ехала, с самого Омска, и эта деталь не позволяет мне причислить Катю к сонму бездушных охотниц за пропиской. Таскать за собой картину метр на полтора с изображением родной улицы родного города – это надо быть романтиком. На картине при помощи разноцветных лоскутков изображались – вернее, по ним угадывались – что-то вроде озера, квадратные дома, и даже людишки какие-то пестрели по нижнему краю, и каждый в собственном воображении достраивал Катину родную улицу из этого лоскутно-масляного праздничного хаоса, а Катя иногда пускала при этом слезу.