Дмитрий Быков - Палоло, или Как я путешествовал

На следующее утро мы без особенных сожалений покинули гостеприимный Люцерн, где Лев Толстой когда-то терзался бесплодными моральными борениями. У меня вообще много общего со Львом Толстым. Я тоже немного истерзался мыслями о преступности любой собственности, но тоже бесплодно. Не мешала же ему его теория кушать спаржу с бешамелем! Я взял свой велосипед, отвёз на вокзал и сдал в багаж. Он поехал вместе с нами во Фрибур.

По Фрибуру нам предстояло передвигаться в основном на микроавтобусе, куда велосипед еле влез. Здесь от него впервые произошёл дискомфорт: группа вынуждена была потесниться и зароптала. Интересный, кстати, феномен: раньше за границу ехали пустыми, а возвращались навьюченными. Теперь навьюченными едут туда, волоча с собой битком набитые сумки со всем гардеробом – в надежде блистать. Наши девушки везли по вечернему платью на каждый день и по летнему костюму на случай жары, плюс несколько килограммов футболок и брюк, а один особенно крутой припёр целую теннисную экипировку. Всё это громоздилось в проходе, и когда сверху впихнули велосипед, публика уже разлюбила его. Правда, я продолжал одалживать его желающим, но во Фрибуре сплошные горы, не раскатаешься. Вдобавок у меня началась мания преследования. Мне рисовался владелец машины, подбирающийся по ночам под мои окна с припевкой: «Скирлы, скирлы, скирлы… На липовой ноге, на берёзовой клюке! Отдай, старуха, мои деньги, ведь я зарезанный купец!» Ухов распалял моё воображение, напоминая, что велосипед с люцернским номером непременно заинтересует фрибурскую полицию. Полный эффект был достигнут, когда за утренним шведским столом кто-то мне напомнил, что Михась в Швейцарии уже сидит и послаблений ему не предвидится: русскую мафию тут любят как нигде.

К моменту переезда в Монтрё я уже вздрагивал во сне и избегал кататься на своей машине в светлое время суток. К тому же один мальчик из группы – тот самый крутой – во время обязательного почётного круга на моем велосипеде как-то так своротил попой седло, что оно встало почти вертикально, являя собою мечту гомосексуалиста, но на меня действуя очень неутешительно. Заново затянуть болты было несложно, но водителю автобуса никто не мог точно перевести слова «разводной ключ».

Я совсем опечалился, когда представитель авиакомпании Swissair сообщил мне, что перевоз самолётом в Москву будет стоить шестьдесят франков, а у меня к тому времени оставалось двадцать – ровно на летний костюм жене и рюмку водки в аэропорту. Группа изъявила готовность в случае чего скинуться, но в голосах товарищей жила нескрываемая надежда, что скидываться не придётся. При всём при том надо же будет как-то тащить велосипед из Шереметьево – не ехать же на нём шестьдесят километров до моей Мосфильмовской, особенно учитывая дамскость машины и эротическое седло!

В Монтрё к группе присоединилась давняя знакомая одного нашего мальчика, менеджера турфирмы: мальчик знал эту швейцарочку ещё по Москве, где она изучала русскую литературу, была со всеми ровна и доброжелательна, но прославилась тем, что за полгода никому так и не дала. За оставшиеся до возвращения два дня мальчик, назовём его Серёжа, задался целью швейцарку уломать. Она опять была мила и доброжелательна, со мной говорила о Тарковском, с Уховым – о Хиндемитте, но сама мысль о соитии с этим прелестным существом выглядела кощунственно. Швейцарки умеют быть красивы, но абсолютно неэротичны – в этом особенность страны в целом, её женщин и её пейзажей. Вся чувственность у них ушла в сыр.

Тем не менее Серёжа не оставлял своих поползновений и в один из вечеров уговорил-таки свою Джоанну не уходить домой: пойдём походим по набережной, джазовый фестиваль, то-сё… Под это дело мы капитально выпили, уселись все вместе в кафе у озера (на этот раз Женевского) и спросили себе макарон с сыром. Завтра предстояло отъезжать, и все заранее ностальгировали.

– Красиво! – вздохнул Колесников.

– Это вы ещё не видели побережье, – сказала швейцарка с милым акцентом. – Я по нему однажды проехалась, доехала почти до Франции… Граница проходит через городок во-он там… Но теперь у меня нет вело, он сломался, а купить новый я пока не могу.

Прежде чем я успел что-либо сообразить, Колесников уже сделал самый роскошный из жестов доброй воли, которому я был свидетелем со времён разрядки.

– А мы тебе дарим наш велосипед, – сказал Колесников, мгновенно обобществив мою собственность. В первый момент я опешил, ибо на моих глазах распорядились моей вещью. Но потом понял, что сложная ситуация волшебно разрешилась и я, только что противный присвоитель, сделался щедрым дарителем, выручившим швейцарскую студентку.