Дмитрий Быков - Палоло, или Как я путешествовал

В 1993 году в России случился второй путч, и она перестала быть интересна Европе; вернее, этот интерес перешёл в другое качество. Ни о каких объединениях больше не заговаривали, и студенческих конгрессов такого типа, по моим сведениям, не устраивали. В 1994 году я снова поехал в Европу – уже как безнадёжный и бесповоротный гражданин третьего мира.

Хорошо бы демократизировать образ Швейцарии, – посоветовал мне коллега, ныне работающий на Switzerland Tourism и возивший нас в Швейцарию специально для этой цели.

Если демократизировать, я всегда пожалуйста. Большинству населения, в которое до недавнего времени входил и я, Швейцария представляется как огромный, идеально неприступный банк, полный сыра. Но неделя в Альпах, среди романтических вершин, крошечных черепичных гостиниц и чрезвычайно обильной пищи, сегодня стоит почти столько же, сколько неделя в Анталии или Тунисе. Пытаясь максимально приблизить к читателю недавно ещё элитарную страну, куда и новых русских-то пускали через одного, я расскажу пару историй из собственного опыта: всё это могло иметь место только в Швейцарии и нигде более.

Вид швейцарок будил мою прихотливую похоть. Вот уже три дня, как я не знал женщины. Я не изменяю жене, но сам процесс кадрёжки для меня не менее ценен, чем её результат. К тому же я никогда не кадрил швейцарку. Чтобы ликвидировать этот пробел в своём образовании, я склонил музыкального критика Ухова прошвырнуться по берегу Люцернского озера и склеить симпатичную люцерночку хотя бы на предмет поболтать о джазе.

Мы шли по набережной, распаляя друг друга подробностями предстоящего знакомства. Ухов, пять лет назад читавший тут лекции о советском андеграунде, поведал, что, если швейцарка позволила пощекотать пальцем свою ладонь во время рукопожатия, она позволит пощекотать что угодно и чем придётся. Ухов продемонстрировал этот жест, пожимая мне руку, и этим возбудил окончательно.

Внезапно метрах в пяти от набережной, в исключительно прозрачной воде, я увидел вполне целый на вид дамский велосипед – не водный, обычный, красный, с пятью скоростями. В Москве-реке, скорее всего, я не увидел бы его и в трёх метрах от берега. Здесь же он просвечивал со всеми своими бликами.

– Как ты полагаешь, – спросил я Ухова, – откуда здесь мог взяться велосипед?

– Кому-то не достался водный, и он поехал на обычном, – предположил Ухов. – Но велосипед дал течь и утонул.

– Нет, это вряд ли. Скорее всего, этот велосипед послужил орудием убийства.

Некоторое время мы прикидывали, кого и как можно убить дамским велосипедом, но рассудили, что бить им по голове неудобно, а сбить насмерть можно разве что насекомое.

– Скорее всего, его спёрли, но обнаружили неисправность и выкинули, – решил Ухов.

– Спорим, он исправен?

– Спорим. А как ты проверишь?

– А я его сейчас выну.

– Ты что! – принялся урезонивать меня Ухов, человек в высшей степени европейский и законопослушный. – Ты при всех в центре Европы полезешь в воду за велосипедом?

– А что?

– Но, может быть, это наркоман какой-нибудь врезался в воду с передозы! – искал аргументы Ухов. – Может, он весь в СПИДу, этот велосипед.

– СПИД давно смылся, в воде-то.

Я сел на парапет, опустил ноги в воду и мягко сполз. Воды мне было примерно по то самое место, где грудь переходит в брюшко. Ухов некоторое время пометался по берегу, явно пытаясь примирить в себе русского шестидесятника и европейски известного критика. В конце концов шестидесятник победил. Он лёг на живот и выхватил из воды нас обоих – сперва мой трофей, потом меня.

Машина была в идеальном порядке, с ручным тормозом, переключателем скоростей и даже со звонком – только одна педаль погнулась при падении да приспустило переднее колесо, но это вещь поправимая.

– Нет, он точно не ездит, – грустно сказал Ухов, обнаружив, что машину заклинивает на втором повороте педали. – Его потому и выкинули. Вор украл велосипед, понял, что он на замке, и концы в воду.

– На что спорим, что я сейчас на нём поеду?

– На десять франков, – гордо сказал Ухов.

Мы около получаса колдовали над машиной, привлекая внимание фланировавших по набережной швейцарок, – но это было совсем не то внимание, на которое я рассчитывал. Люцернки косились на нас и нашу мокрую машину со смутным испугом. Наконец мы что-то нажали, тормоз расклинило, я взгромоздился на добычу и, вихляясь, проделал на ней метров двести, после чего вернулся к удивлённому Ухову.