Борис Мирза - Девушка из разноцветных яблок

Поминки он не помнил. Почти совсем. Было много людей. Жирного ублюдка с фотографии не было.

Троюродная сестра матери, приехавшая из Владимира, сказала тихо, но так, что это было единственное, что он услышал и запомнил:

– Совсем Пашка чумной. Как бы петельку не навязал.

Он навязал. Через день, или через два, или через три. Не вышло. Даже несмотря на всю допитую водку, оставшуюся с поминок (примерно полбутылки), было больно и страшно. Шум в голове сильнее с каждой секундой, и страх, и паника. Турник, к которому он привязал веревку, оказался слишком низок и слаб – сломался под Пашкиным весом. Турник этот когда-то делала для него мама.

На шее остался красный след. Его никто и не заметил, когда отмечали девять дней.

Вскоре он дал объявление об обмене квартиры. И естественно, очень быстро нашел желающих. И так же быстро оказался здесь. На Петровском бульваре. Сложил в своей комнатушке их с матерью вещи.

За ним с гулким стуком захлопнулась дверь подъезда, и через пять минут он уже стоял на Петровском бульваре.

А через десять минут он спал на мокрой лавке.

С тех пор как ее не было рядом, он все время спал.

– Проснитесь, вы замерзнете. – Она смешно выговаривала букву «р».

Он открыл глаза.

– Нельзя спать на мокром. – Да, она смешно выговаривала букву «р».

У нее были вьющиеся каштановые волосы, челка, большие глаза и чуть длинноватый нос. На ней было зеленое матерчатое пальто с поясом и коричневые сапоги на молнии.

– Я больше не буду. – Он улыбнулся. – Мне приснился Ленинград.

– Я там никогда не была. Где только не была, а там – нет. – Она дунула, и челка взлетела вверх. – Как вас зовут?

Он назвал свое имя, а она – свое.

– Надо обязательно съездить в Ленинград, – сказал он. – Там есть Исаакиевский собор.

– Я знаю. Может, и получится. Следующим летом.

– Обязательно.

– До свидания, – сказала она и, отвернувшись, пошла поперек бульвара. Остановилась. Обернулась. – Мне домой. И вы бы не сидели. Правда, холодно же.

– Ничего. Я еще немножко, – сказал он. Она кивнула и пошла к ближайшему дому. Зашла в арку.

А через несколько минут в окне на четвертом этаже загорелся свет. А еще через мгновенье появился ее силуэт. Он махнул ей рукой. И она помахала в ответ.

И для него этот взмах означал, что тогда, в Ленинграде, мама была права.

Любовь не исчезает никогда. И никуда.

– Всю зиму до хлева и обратно. До хлева и обратно. И больше никуда.

Я молчу, прихлебываю чай. Ждем ее мужа, когда он вернется с работы. Сидим на кухне, а рядом, в комнате, две сестренки дразнят друг друга. Ссорятся. Бранятся.

Лена – так ее зовут – не обращает внимания. Только улыбается.

– Если что-то купить, я мужу звоню. Он захватит. Да на покупки три тысячи в месяц остается.

Это правда. Три тысячи в месяц. Остальное съедают кредиты и долги. Муж зарабатывает прилично. Тысячу в день. Двадцать пять выходит в месяц.

– Бросить бы все, да страшно. Пугливые мы. Нигде не были. Ничего не видали. Как там в других местах жизнь? Как там жить?

Ее мужа пугливым не назовешь. Он работал в милиции, и в конвоировании, и в задержаниях участвовал.

– И муж боится. Привыкли мы здесь.

Однако она понимает: ехать надо. И рассуждает сама с собой:

– Все здесь опустело. Скорее бы весна-лето, в огороде хоть копаться. – И тихо, сама себе: – А надо бы, может, под Псков куда…

И я говорю, что надо, но мы оба понимаем: не просто это – с места на место скакать, когда привык, прирос и когда нет в характере этой тяги к переездам…

Мы оба понимаем, что не переедут они никуда. Может, подросших детей проводят, а сами – нет.

– Хотели в гости пойти, а некуда. К кому пойдешь? Все так сидят, а кто гуляет, так к тому – тем более.

В доме тепло. За окном мгла.

– Сашка устает. Тяжело в лесу. Тяжело.

И правда. Сашка рубит лес. Работа не из легких.

Залаяла собака. Топот на пороге. Сашка пришел. Обнялись.

Ужин из одной сковородки с Сашкой. Макароны с тушенкой. Хлеба одна корка. Не хватило хлеба.

Ничего. Я не ем мучного. Да и вообще стараюсь есть чуть-чуть. С одной стороны, не есть нельзя – обидишь, а с другой – надо побольше оставить Сашке.

Опять чай. Сашка курит у печки.

– Нет, ну куда ехать-то, и что там… – Он смотрит на меня так, будто я предлагаю что-то уж совсем несуразное.

– Действительно, – вдруг поддерживает его Лена, – мы уж здесь доживем.

Доживут. Они младше меня лет на пятнадцать оба. Что ж. Я соглашаюсь. Жить везде можно.