Борис Мирза - Девушка из разноцветных яблок

Озеро кормило в прямом и переносном смысле. В совхозе разводили рыбу с незапамятных времен.

Иногда озеро становилось враждебным и забирало людей. В основном пьяных. «Будешь пить – и озеро проглотит тебя», – часто повторяла бабушка, с укором глядя на какого-нибудь пьянчугу. И я представлял, как озеро в виде огромного водяного человека, раскрыв гигантскую пасть, глотает пьяницу…

Но чаще – летом – озеро было для нас, мальчишек, гостеприимным миром. Сколько часов, дней, недель и месяцев мы просидели с удочками на его берегах, поросших высокой травой и ивняком! И не сосчитать…

И купались, и набирали воды. Ведь это Бог налил прозрачную холодную воду на донышко огромной чаши, внутри которой мы жили…

Когда я был маленький, то всегда помнил, что мой дядя играет на гармони. Так хорошо он играл! Но очень, очень редко. Впрочем, те считаные разы, когда я слушал его игру, навсегда отложились у меня – нет, не в памяти, это само собой, а в душе.

Тот первый раз, когда я услышал его музыку, я помню так хорошо, что стоит мне закрыть глаза, и я могу увидеть и услышать все.

Даже рисунок облаков на хмуром преддождевом небе. И ветки жасмина на заднем дворе. И скамейку, на которой сидел дед, дядин отец. И самого дядю. И деда. Как сейчас.

Дед долго умолял сына сыграть. А тот отнекивался. Мне было уже лет десять, и я понимал, что происходит что-то неприятное и неправильное. Я присутствовал при разговоре двух взрослых людей, один из которых – старик – униженно просил молодого сыграть на гармони. В деревне старших уважали, и то, как сын разговаривал с отцом, поразило меня.

– Ну, сыграй, Митюша, – попросил старик.

– Вот прилип!

– Сыграй, Митюшк, уважь отца.

– Прилип, черт.

– Эх, ведь нехорошо… – Старик махнул рукой и сделал вид, что сдается и уходит. Но остановился и произнес: – У меня там есть чего…

Он был жалок в своей дряхлости и немощи, в своих очках, перемотанных изолентой, в своем засаленном берете, в своем глупом лукавстве.

– Есть? – это интересовало сына. – Так неси.

Он был крупным. Высоким мужиком, в полной силе. Пока еще тяжелая работа и водка не пригнули его к земле и не обессилили, как отца.

– Несу, Митюша, несу. – И старик, спеша, засеменил к дому. – Сейчас, сейчас.

Он вышел с тяжелой гармонью в руках.

– Вот, Митюша!

– Ты чего принес-то? Ты ж водки обещал, а пришел с бандурой. Неси обратно ее, батя. И водки давай.

– Будет водка, будет. Однако сначала сыграй! – Тут дед стал вдруг тверд и непреклонен. Сначала гармонь. Потом водка.

– Ненавижу! – сказал Митюша сквозь зубы и взял гармонь в руки.

Нехотя он закинул ремешок на плечо и, растянув инструмент, прошелся по клавишам, точно разминая руку. А еще через мгновение вдруг – без подготовки и так неожиданно – из потрепанного, старого инструмента, из-под толстых и, казалось, неуклюжих Митиных пальцев полилась музыка.

И в этой музыке было все. И капли дождя, сливающиеся по листве в воду. И небо – тревожное, серое, с белыми туманными разводами. Мокрая темно-зеленая трава. И тропа, ведущая к воде, и гладкое бездонное озеро, которое прозрачной и холодной водой наполнил сам Бог.

А Митя все играл, и его затуманенный взгляд, казалось, устремлялся туда, вдаль, где другим берегом кончается озеро и начинаются холмы, поросшие лесом, и где неизвестное бесконечное нечто раскинулось на многие и многие километры. Он играл и видел там вдали что-то такое, чего не видели мы, его слушатели…

А старик-отец стоял поодаль и слушал, боясь шелохнуться. И с каждым звуком, с каждым переливом глаза его влажнели, влажнели…

– Ну и шабаш, – сказал Митя и отложил гармонь, не доиграв мелодии.

– До чего хорошо, Митюша, – ответил дед. – Что не доиграл, жалко…

– Хватит. – Митя все смотрел туда, на другой берег озера. – Неси чекушку.

И отец ушел за водкой. А он, оставшись один, произнес сквозь зубы:

– Ненавижу.

И понятно было, что говорит он обо всем сразу: о гармони, лежащей рядом, о старике-отце и о жизни.

Да, о жизни.

Играл дядя Митя редко и мало. Только если отцу уговорами и водкой удастся купить минут десять музыки.

Уже став старше и работая вместе с дядей Митей в совхозе на грузовике, я спросил:

– Отчего не играешь-то, дядя Митя? Ведь хорошо же можешь. За такое не грех и деньги брать.

– Ненавижу, – ответил дядя Митя.

Все раскрылось еще чуть позже. В тот редкий момент, когда я снова услышал, как дядя Митя играет на гармони, бабушка накладывала мне ужин.