Татьяна Свичкарь - Мед багульника [сборник]

И если Федька не перенесет куда-нибудь свою голубятню, то уборку, подобную сегодняшней, придется делать каждую неделю. А кому? Ревностных, хотя и сварливых помощниц — подвизающихся при храме бабушек — не пошлешь отмывать двухметровую ограду из красного кирпича, украшенную чугунным литьем, которую и облюбовали милые птицы.

И на колокольню бабушки тоже не очень-то полезут.

Отец Вячеслав был единственным священником в селе, которое, казалось, и Бог забыл. И все вопросы — большие и малые — именно ему приходилось обдумывать, входя в малейшие детали.

Ирине до родов осталось два месяца. Она и так не щадит себя: к престольному празднику собралась делать привычную дорожку из скошенной травы, усыпанной розами — от ворот храма до входа в него. В Пюхтицком монастыре подсмотрела, и терпенья достало ей — повторить. Прихожане первый раз — ахали, ступить не решались.

— Никак Владыку ждете? Для кого красота такая?

— Для вас, для вас, дорогие, — повторяла Ирина, и манила рукою — идти.

И записи духовных песнопений, что теперь звучат в храме до позднего вечера — тоже ее дело. Кто бы и когда ни пришел — открыты двери. И тихо, будто — вдали, будто — с небес — мужской хор.

Порой и лучше придти, когда никого нет. Поставить свечу. Сказать, что хотел, Богу. В такие минуты не стоит смотреть в лица прихожан. Отец Вячеслав проходил, опустив глаза. Как бересту — огонь: в изгибы, в изломы, в муку; так и тут: все чувства на лицах — в неведомых страстных просьбах.

Отец Вячеслав никогда не считал, что ему дано многое. Может быть, кто-то и читает мысли… Правда, плачущий ребенок обычно успокаивался, стоило священнику положить руку на детскую головку. На крестинах у отца Вячеслава всегда тихо бывало. Но какой, верно, тяжкий и ответственный дар — видеть, что делается в чужой душе… С чего это он к душе подошел? Начинал-то — с голубей…

— А голубям не иначе как…

— Шеи посворачивать, — мягко закончил знакомый голос, — Но лучше — Федьке.

Отец Вячеслав быстро повернул голову. В дверях стояла, стояла… но еще время нужно было, чтобы разглядеть.

В последние годы зрение у него ухудшалось стремительно, вплотную подводя к слепоте. И в областной клинике, где он раз в полгода лежал, с переменами к лучшему не обнадеживали.

— Следующий субботник за мной, — сказал тот же голос, — И рогатку сделаю для Иосифовны.

Вот когда он узнал:

— Славушка!

Это была старая знакомая. Когда он только получил назначение сюда, во время первых же служб, обратил внимании на пару. Бабушка с внучкой стояли обычно близ иконы «Умиление», столь любимой Серафимом Саровским. Белокурая девочка лет пяти еще путала порою руку, которой надо креститься. Бабушка — высокая, худощавая, с интеллигентным лицом, в светлой кружевной накидке, вместо привычного женщинам — платка. Он тогда еще подумал, присмотревшись к ней, что знает она службу не хуже него.

Славку по осени увезли в город, а дружба с Наталией Сергеевной скрасила им с Ириной несколько лет.

Ее дом был в пяти минутах от храма, возле святых источников. Когда-то считали их просто родниками — бьют два ключа с удивительно вкусной водой, и березовая роща над ними — красиво.

Потом стали замечать случаи исцеления. Кто, хлебнув целебной воды, пьянство оставит, кого желудок томить перестанет, от кого темные мысли уйдут.

Набрали воды — повезли на исследование. Но чудо не объяснишь, и узнали только, что в ключах много серебра, будто святили водицу… Поставили тут всем миром часовню, и начали не только приходить за водою, но и приезжать издалека.

Наталия Сергеевна видела приезжих из окна, и именно ей было первое огорчение — смотреть на брошенные пустые бутылки и прочий мусор. Сама наводила порядок, а летом помогала ей Славка.

— Ну что за варварство, — повторяла Наталия Сергеевна, когда отец Вячеслав с матушкой приходили в гости.

В ее доме — деревянном, которому было уже, наверное, лет сто, все содержалось в отменном порядке. Никогда не скажешь, что воду сюда носят ведрами, из колонки. Белизною горели полотенца, завораживали сложным узором кружева.

Это не составляло стержень жизни, просто нельзя было иначе, надо — «держать тон». А действительно дорогое сердцу — книги. Большая библиотека, которою отец Вячеслав с матушкой Ириной с большой радостью начали пользоваться.

— Когда была война, и прежде, когда — революция, никто из нашей семьи книги не продавал. Всё продавали — украшения, одежду, бронзу… А о книгах и тогда мечталось — о тех, каких не было. Мама моя переписывала Диккенса от руки, — Наталия Сергеевна вздыхала, — Может, если бы папа успел…