Татьяна Свичкарь - Мед багульника [сборник]

Весь этот народ — мальчишки и девчонки, только начинающие ходить в студию, и те, кто сейчас играл на первых ролях, и совсем пожилые, ровесники Юрия Григорьевича, — шли и по одному, и компанией — но редко в доме у него кого-то не было.

У Лены со старым артистом отношения вначале были нейтральные. При встрече на балконе — они обменивались замечаниями о погоде. Сталкиваясь в лифте — уступали друг другу место, предлагали поднести сумку…

Лена — не была нелюдимкой. Просто вещь в себе. Но дети её любили, особенно маленькие. Возьмёт она малыша на колени, обнимет, прижмёт — и ребёнок безошибочным инстинктом чувствует, что это — с любовью. Мелкие бегали за ней стайкой:

— Мама Лена!

Она сама маленькая, как подросток. Волнистые белокурые волосы уложены на затылке. Несовременно, но зато такая прическа отнимала мало времени.

Гардероб тоже был прост — какая-нибудь блузка, юбка… Приятно в носке — Лене и довольно. Единственную роскошь себе позволяла — любила бусы. Бус у Лены было много — целая шкатулка. Лёгкие, с позолотой, с камнями или стеклом, малыши в центре подолгу их рассматривали.

Говорила Лена мало, зато умела слушать. И привыкнуть не могла, как другие воспитательницы, к судьбам детей, которых направляли в центр. Ей малого хватало. Документы ребенка читает, а в глазах уже слёзы. Представляет, каково ему жилось в семье, которую и язык-то не повернется назвать родной.

Оттого, что она столько времени проводила Лена с детьми, ей и мнилось, что у нее есть семья. А когда есть — то уже ничего и не ищешь. Так она и жила: немного дом, а больше — центр, где она и ночевала часто, охотно подменяясь на дежурствах.

Но к Юрию Григорьевичу — со временем — она тоже стала заходить. Сблизили их книжки.

— Леночка, у вас Розанова нет?

— Может, что-то отдельное, в сборниках. Заходите, поищу…

Книг у нее было много, нужный томик сразу найти непросто.

Северные хозяева единственную комнату разделили шторами на «зал» и «спальню». В той половине, что у двери — мягкий диван полукольцом, перед ним столик. И шкаф тут имелся, но не книжный, а для посуды.

В «спальне» — широкая кровать с шёлковым покрывалом, трельяж — и дверь на балкон, в «зимний сад». Весёлая квартира, для людей, которым за рюмочкой — под хорошее кино — посидеть, да спать лечь…

Книги, которые Лена покупала на все свободные деньги — класть было некуда. На то, чтобы повесить полки, её хозяйственных способностей не хватало. Требовалась — кажется? — дрель. Или, ещё лучше — наёмные руки, которые она даже не представляла себе, где отыскать и нанять. И книги в ожидании, когда подвернётся случай, стояли на подоконнике, вытесняли рюмки из «горки», и даже стопками лежали на полу.

Юрий Григорьевич прошёл за Леной в комнату и заметил это сразу. Он чувствовал: Лене неудобно, что она так долго ищет ему Розанова. Можно было сказать.

— Ну, позже занесёте…

Но ему не хотелось так сразу уходить. Он тоже любил книги, и посмотреть чужую библиотеку для него было, что страстному коллекционеру — чужую коллекцию. Да и с кем сейчас можно о книгах поговорить… Не о модных новинках, но о действительно любимых авторах… С гостями? Его гости были — особая статья. Они приходили — для себя, и даже если приходили слушать его — то всё равно для себя. Молодым нужно было учиться. Он ничего не скрывал, Показывал, советовал… Объяснял — каждый жест. Но как было другим добиться его изящества, его слияния: чувства, слова и жеста?

Забывали, зачем пришли. Сидели, любовались. Те, кто умнее, понимали — надо искать своё. Повторить — всё равно, что переписать гениальные стихи и присвоить себе авторство.

Приходили к Юрию Григорьевичу стареющие, влюблённые в него актрисы. В него часто влюблялись. Он дорожил этим, пока отношения были красивыми. Но красоту жизни он любил больше, и если становилось тяжело… Если у его спутницы появлялась своя, не зависящая от него, боль — он не был способен долго и терпеливо поддерживать её. Самоотречение — да, ради спектакля, дела, но ради другого человека — нет.

Жена, после нескольких лет брака, смирилась с этим, и они стали жить — почти друзьями. Она довольствовалась тем, что считалась женой известного артиста. И не мешала ему — месяцами пропадать на гастролях, засиживаться ночами у друзей…

Он изучал людей, впитывал в себя чужие судьбы, чтобы у одного взять жест, у другого улыбку, у третьего — движение бровей.

Когда все расходились, он стелил постель, заваривал крепкий чай, снимал с полки книгу — и уходил в иной мир. Вот тут — не жалел сердца, мог и заплакать, и засмеяться, потому что автор был его брат — художник. И был замысел, очищенный от «шелухи», которая неизбежна в жизни. Читал Юрий Григорьевич, представляя внешне и стараясь понять персонажей, будто ему предстояло сыграть их. Иначе он уже не мог.