Татьяна Свичкарь - Мед багульника [сборник]

Одет изысканно даже: дорогой костюм, белоснежная рубашка, галстук… И все это очень естественно, в этой одежде его удобно. На других, бывает, костюм сидит, как на корове седло…

Но казалось, он поставил между собой и людьми прозрачную, но прочную стену: не скажет слова лишнего, не будет в нем простоты, искренности… Он и пошутит, и посмеется, и вместе с тем — ничего не узнаешь о нем, больше того, что он сам хочет сказать. Он об этом — прямо сказал, после того, как я задала вопрос — поддерживает ли его в работе семья.

— О себе — не люблю.

Что же он мог написать теперь? Я открыла письмо.

«Здравствуйте, Нина!

Пишу Вам уже из Швеции, из Стокгольма. Возможно, Вас в свое время обидела моя краткость. Но мне тогда не о чем было говорить. За эти же дни увидел столько, что… я подумал — это может быть интересно и Вам…

Я не буду говорить о работе — мне показалось, что Вы очень далеки от всего, что касается машин — не обижайтесь, пожалуйста. Но мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь — хотя бы мысленно увидел то, что вижу сейчас я.

Может быть, впечатления такие яркие оттого, что я впервые за пределами страны. Из северных столиц я видел только Петербург, а теперь очарован новым знакомством.

Стокгольм стоит на четырнадцати островах, а всего островов, островков и скал — здесь тысячи. Многие из них для столичных жителей то же самое, что для нас дачи и садовые участки. Правда, жить на таком островке, обдуваемом со всех сторон промозглым ветром и заливаемом холодным дождем, — удовольствие для избранных — этим Стокгольм похож на Питер.

Если очень приглядеться, то можно рассмотреть к северу от Нормальма череду плоских крыш. На одной из них живет Карлсон — «мужчина в самом расцвете сил». Бронзовых человечков, птиц и зверей здесь встречаешь повсюду. А в одном укромном и неприметном дворике Старого города прячется Мальчик-с-пальчик, самая маленькая уличная скульптура…»

… С тех пор он начал мне писать. Оглянувшись назад, я вижу — не было ничего особенного в тех письмах. Но тогда — как же я ждала их… Как умела видеть в них больше, чем они таили…

Я знала, что письма могут прийти только поздно ночью — разница во времени, да и занят Иван был, наверное, допоздна.

Я укладывала Машку, и лежала рядом с ней в темноте, повернув голову в сторону компьютера. Огни модема — красные и зеленые — напоминали самолет в ночном небе. Около двух часов ночи я тихонько вставала и включала машину. И счастье — нежный звонок колокольчика, выпрыгнувший желтый конвертик сбоку — пришло письмо.

В основном он писал о том, что довелось увидеть. Хотелось, видно, поделиться, но может, кроме меня — не с кем было? А мне приходили на ум сказки Андерсена, его страны, северные. Тролли норвежские, зеленоватый лед озер, заснеженные избушки и долгие вечера у очага.

Не только о Стокгольме писал Игорь — в выходные их возили по всей стране, и мне пришлось доставать карту и отыскивать на ней чужие города. Он слал фото. Алданские острова. Дощатые мостики над гладью воды… Неправда, что север беднее юга красками! Нежнее! То же богатство, но в оттенках, переливах. Взять серый цвет: от перламутрово-серебристого — до приглушенных, бархатных, насыщенных оттенков…

Одинокие маяки, неторопливые паромы, мельницы — взмахи огромных крыльев — в вечернем небе…

А еда…

— Манька, давай сделаем, как мне Иван написал… Бутерброды с креветками, листьями салата, вареным яйцом и ломтиком лимона…

Машка принюхивается к розовым креветкам, пробует:

— Странные, мам… Это что же за вкус…

— Вкус моря.

О чем могла рассказать Ивану в ответ — я? Уже смел всю листву октябрь, и клен под окном стоит голый, тянет к небу черные ветки, будто смиренно молится, чтобы его пощадила зима…

Что коллега моя, Катя, нашла по Интернету свое счастье, и теперь уезжает в Испанию. Мы знаем её, она не оглянется назад, и никакой «ностальгии» у нее не будет, разве что ночью, под одеялом — или в жаркой Испании не нужны одеяла? — она передернется, вспоминая Россию, как страшный сон…

А другая коллега, Ленка, сделала портфолио у известного фотографа. И получилась на снимках настоящей красавицей, звездой немого кино. Фотограф Ленку задекорировал красным шёлком, надел на неё шляпку с вуалеткой, сделал акцент на кисть, на тонкие красивые пальцы, о которые она оперлась подбородком, а лицо — в полутени. Эту фотографию она закинула в службу знакомств, неделю купалась в восторженных посланиях, выписала себе лучшего из женихов, а на вокзале он её — даже не узнал.