Валерий Гужва - Призрак Шекспира

— Как-то оно будет.

Олег пошел к выходу.

— Вам ничего не надо? Собираюсь выйти на солнышко.

— Я и сам думаю прогуляться. Подождёте?

— Нет, уже бегу.

Олег заглянул в гримерку Нины. Там никого не было.

— Пальченко не выходила? — спросил у дежурной.

— Минут пять назад. С Третьяковой. Говорили, весной подышат.

Значит, Нину надо искать в сквере неподалеку. Но если они с Тамарой Томовной, то не стоит и приближаться.

Однако ноги понесли его в сквер. Издали он увидел женщин — те сидели на скамье, о чем-то оживленно беседуя.

День стоял как по заказу — солнечный, теплый, после длительных холодов даже не верилось, что весна наконец победила и не собирается отступать. Женщины под таким солнцем готовы сидеть часами, особенно старые подруги, но раньше Олег не замечал признаков какой-то привязанности, тем более дружбы между Третьяковой и Пальченко, и надеялся, что вот-вот они встанут и разойдутся, каждая по своим делам, но минуты шли, а конца края их беседе не видно было.

В последнее время, а если быть точным, добрых полгода они виделись только в театре — на репетициях, во время действа на сцене. Несколько раз Олег перехватывал Нину на улице, чтобы выяснить причину перемены в их отношениях, потому что в театре было рискованно заводить подобную беседу, там даже невинную беседу о погоде любопытные кумушки, глаза и уши которых торчали даже из вентиляционных отверстий, могли истолковать как прелюдию любовной связи или признак совершенного прелюбодеяния.

Он корил себя за слова, сказанные тогда, осенью, так давно… Не раз он пытался извиниться; сказать, что не имел в виду ничего такого, проклятая ревность — ну, и тому подобное, но Нина отмахивалась от него, как от надоедливой мухи.

Последний раз она вообще унизила его до предела. Получив деньги в бухгалтерии местного учебного заведения, из института, гордо переименованного в университет, где он вел занятия драматической студии, Олег вспомнил, что уже давно должен Нине. Весь долг отдать не получалось, и он, положив в конверт половину суммы, улучил момент, когда она была одна в гримуборной, молча положил конверт на столик, наклонившись над ней.

Нина резко вскинула голову — так, что пришлось невольно отступить на шаг, — и спросила чужим голосом:

— Что это?

— Долг. Не весь. Еще половина за мной.

Нина отодвинула конверт в сторону — создавалось впечатление, что она брезгует прикасаться к нему — и сказала:

— Убери. Ты ничего не должен.

Олег вскипел:

— Ты что, считаешь меня альфонсом?

— Я этого не говорила.

Гардеман онемел. Чего угодно он мог ожидать от Нины, но чтобы такое?

Перекипев, он спросил:

— Что с тобой происходит?

Нина не ответила. Покончив с макияжем и не поворачиваясь к Олегу, повторила:

— Убери конверт. Тебе деньги нужнее. Когда-нибудь отдашь, когда разбогатеешь.

Это было сказано спокойно, очень спокойно — так обычно говорят с жэковским слесарем, когда тот ерепенится, делая вид, что хозяева дали лишнего за работу.

Конверт, конечно, остался на столике. Олег повернулся и выскочил из гримуборной, чуть не сбив с ног уборщицу, моющую пол мокрой тряпкой, намотанной на швабру.

Между тем на скамейке ничего не менялось: женщины оживленно обсуждали какие-то проблемы, и Олегу не оставалось ничего другого, как по-глупому торчать за деревьями.

Зачем он хотел разговора с Ниной? Что должен был ей сказать? Как мальчик с отличной оценкой в ​​дневнике похвастаться, что он все же что-то может? Эта телеграмма — ну и что в ней такого, не факт, что его возьмут в фильм.

Если бы он до конца был честен с собой, то признал бы: звание Нины сильно ударило по его самолюбию, даже унизило в глазах. Казалось, все шло к тому, что на награждение будет представлена ​​и его кандидатура, но колесики соответствующего механизма, сцепляясь между собой непредсказуемым алгоритмом, сработали не в его пользу. «Ну и ничего страшного, еще не вечер», — сказал он себе раньше, но теперь спасительные внутренние механизмы почему-то не срабатывали.

Он иногда чувствовал себя так, как тогда, очень-очень давно, когда жена брата в приступе грязной ярости назвала его нахлебником.

Действительно, почему он так стремится к разговору с Ниной? В конце концов ничего экстраординарного, типичный театральный роман, если взглянуть сторонним глазом. Замужняя, устроенная в жизни женщина позволила себе кое-что, а теперь спохватилась, очевидно. А он разве готов ради нее на все, разве стремится, чтобы ни случилось, быть с нею каждый день, каждый час?