Вигдис Йорт - Наследство [litres]

А потом я порвала с семьей и больше о Рольфе Сандберге не слышала, но не сомневаюсь – мать все эти годы надеялась, что однажды они с ним узаконят отношения. Когда его жена умерла, я подумала, что мать наверняка ждет смерти отца, потому что тогда сможет съехаться с Сандбергом. А потом и Рольф Сандберг умер. Может, мать отравилась, услышав, что он лежит на смертном одре, потому что поняла: мечта погибла?

Было уже за полночь, но я позвонила Астрид и рассказала о смерти Сандберга и что отравилась мать, вероятнее всего, не из-за сообщения, которое ей прислал Борд, а потому что Сандберг умер. Я поняла, что Астрид разволновалась.

Я написала Борду, что Рольф Сандберг умер и что отравилась мать наверняка из-за этого, а не из-за эсэмэски.

Мы с Кларой любили женатых мужчин, которые не собирались разводиться и которым мы были не нужны, которые хотели трахаться с нами в отелях и от которых мы не в силах были избавиться. Мы были несчастливы. Клара жила одна, и в этом имелись определенные недостатки, я жила с мужем и детьми, и в этом тоже были свои недостатки. Я выскочила замуж и родила детей рано, чтобы самой стать матерью, а не дочерью, – я это поняла, когда начала размышлять над ситуацией. Теперь же я предавала мужа и детей и мучилась от стыда. Клара никого не предавала, но с деньгами у нее было плохо, и, чтобы выжить, она ночами подрабатывала официанткой в баре «Ренна». Мой муж неплохо зарабатывал, поэтому мне даже не требовалось брать кредит на учебу. Я была предательницей и обманщицей. Я ездила к Кларе и напивалась с ее друзьями из «Ренны» – психически неуравновешенными и спившимися, одаренными, бедными, потерянными и раздавленными. Удивительные, дрожащие существа, неспособные к выживанию, они то и дело стучались в дверь к Кларе, совсем как я, – и я заразилась потерянностью и бесприютностью. Как же так случилось? Как падение превратилось в движение? Что со мной не так? Я ездила к Кларе и напивалась в компании удивительных, неприспособленных к жизни людей, ночевала у Клары, просыпаясь по утрам от резкого утреннего солнца, рядом с измученными грязными людьми, спешила домой, обнимала детей и мужа, и мне хотелось навсегда остаться в моем просторном чистом доме. И я обещала себе никогда больше не покидать его, однако вскоре вновь оказывалась у Клары, затянутая в бездну.

Спустя четыре дня после того, как мать отравилась, в тот самый день, когда посвященный Рольфу Сандбергу некролог появился в газете, мать с отцом должны были праздновать юбилей. Узнав, что Сёрен с Эббой поедут на празднование, Тале распереживалась. К чему делать хорошую мину при плохой игре? Зачем смотреть им в рот и участвовать в сплетенной моими родителями интриге, вести себя как ни в чем не бывало и врать? «Вот поэтому мир и рушится, – сказала она, – потому что люди молчат, лгут и притворяются, потому что им так удобнее. Зачем Эбба с Сёреном поехали туда? Решили сыграть в скверном спектакле?» Ее ноги больше не будет на Бротевейен, и она об этом прямо сейчас им и скажет.

Я отговорила ее. Мать с отцом решат, что она тоже охотится за наследством и хочет отхватить дачу на Валэре.

В день торжества мне было неспокойно. Опасности я не видела, но все же… Двери заперты, Сёрен с Эббой уже взрослые и сами разберутся, и тем не менее было неспокойно, как всегда, когда дети ездили на Бротевейен. Я смотрела на часы, словно ждала взрыва. Представляла, как Эбба и Сёрен входят в дом, как обнимают моих родителей, которых я не видела много лет и которых мне теперь трудно было представить. Я представляла, как они обнимают и жмут руку Астрид, ее мужу и их детям, а потом Осе, ее мужу и их детям, представляла лица Сёрена и Эббы, и мне было больно за них, а может, я проецировала эту ситуацию на себя, и мне самой было больно. Я представляла, что они скажут, дежурные фразы и поздравления, ничего о злополучном наследстве, отравлении, некрологе Рольфа Сандберга или о тех, чьи имена нельзя называть, о тех, кого нет рядом, о Борде, обо мне и о детях Борда.

Время текло медленно, я нетерпеливо ждала, сама не зная, чего жду. Я осознавала, что именно хочу услышать – что все прошло хорошо, они вели самые невинные беседы, делились новостями о работе и учебе, и тем не менее я переживала. Как тогда, на маленький сочельник, когда дети ездили на Бротевейен за подарками, я сидела будто на иголках, дожидаясь их возвращения. Мой страх был иррациональным, нематериальным наследием. Иррациональное чувство вины за то, что я отреклась, порвала с ними, совершила поступок, который нельзя совершать, отказалась от своих престарелых родителей, за то, что я, человек, повела себя бесчеловечно. Торжество началось в шесть, стрелка уже подползла к восьми, а они не звонили, и я не хотела звонить в страхе, что они еще не уехали. Сёрен позвонил в половине девятого и сказал, что все прошло хорошо, хотя мама быстро перебрала и хотя отец был очень задумчивым, задумчивее обычного. Борд с детьми не пришел, но, разумеется, были Астрид с Осой и семьями, и Астрид произнесла речь. Они, мол, с Осой рады, что так близки с матерью и отцом, что им нравится находиться рядом, что они видятся очень часто, по несколько раз в неделю, не говоря уж о чудесных летних каникулах на Валэре.