Имре Шаркади - Избранное

Ульвецкий сидел в углу, развалившись на стуле, и все больше распалялся.

С полчаса назад они говорили с Жужей, вернее, он говорил, а она молчала, лишь спрашивала время от времени:

— Неужто не надоело еще? Или ты не способен понять, что вовсе не нужен мне?

А Ульвецкий упорно повторял, что жить без нее не может.

Сейчас он слушал выступающих; Карой Вереш, покачивая лысой головой, жаловался, что не все члены бригады — а их и так-то мало — выходят на работу, и он сам не знает, что с ними делать.

— Короче, порядок наладить невозможно? — вмешался вдруг Ульвецкий.

— Да я делаю все, что в моих силах, — пожал плечами Карой Вереш.

Ульвецкий не спеша, обстоятельно скрутил цигарку, затем, поднявшись со стула, закурил.

— Если бригадир делает все, что в его силах, — продолжал он, — а дело у него все-таки не ладится, значит, он плохой бригадир. Не так ли, товарищ Вереш?

Наступило недоуменное молчание, потом Янош Гал сухо сказал:

— Я полагаю, сперва не худо бы заслужить право говорить такое.

Тут осмелел и Карой Вереш: вскочив с места, он закричал, что не желает выслушивать подобное от Шандора Ульвецкого: он, Вереш, был уже членом кооператива и даже бригадиром, когда на господина Ульвецкого еще работали батраки. Однако Янош Гал и его одернул и хотел было вернуться к обсуждению вопроса, как вдруг в комнату ворвался перепуганный Пал Киш и, с трудом переведя дух, выпалил, что сбесился бык Черный.

Собрание прервалось; столпившись у окна, все смотрели, как люди, спасаясь, бегут сломя голову от племенного быка, который вырвался на волю, разорвав рогами проволочное ограждение загона.

Ульвецкий спокойно вышел во двор, и если сердце у него билось чуть сильней обычного, то вовсе не от волнения, а от сознания того, что пришел его час. Он умел обращаться с животными, быка не страшился и теперь, подзывая к себе Черного, шел прямо на него.

Даже Карою Верешу пришлось признать, что в смелости Шандору Ульвецкому не откажешь.

Нагнув голову, бык наступал на Ульвецкого, и тот на секунду растерялся, едва успел отскочить в сторону. К счастью, поблизости был колодец; Ульвецкий перепрыгнул через поилку, бык устремился за ним, боднул наполненную до половины поилку, рассчитанную на восемьсот литров воды, и даже приподнял ее.

К поилке была прислонена палка одного из скотников. Схватив ее, Ульвецкий шагнул к Черному, дважды ударил его по носу и тут же принялся ловко изо всех сил беспощадно колотить быка. Делал он это в упоении. Когда бык отступил, перешагнув через поилку, Ульвецкому удалось нанести ему еще несколько ударов; Черный взревел, отбежал на середину двора и, хрипло дыша, стал рыть землю, а потом вдруг повернулся и ушел в поле.

Пока люди, выбежав из правления, в растерянности думали, что же делать дальше, Ульвецкий вывел из конюшни свою неоседланную вороную лошадь, вскочил на нее и, взяв у одного из скотников кнут, поскакал вслед за быком. Догнав его у проселка, он обрушил на животное град ударов и, заставив сделать большой крюк, прижал его к воротам фермы; изо рта Черного бежала кровавая пена; спасаясь от своего преследователя, бык забился в конюшню. Ульвецкий спрыгнул с лошади, и пока подоспели пастухи, он уже связал быка.

Еще никогда в жизни не чувствовал он себя таким героем. Его распирало от гордости, кровь взыграла в нем; вот так, думал он, только наступать, ничего не бояться, Проходя мимо Жужи, он шепнул ей:

— Видала, каков я со строптивыми?

История с быком укрепила его авторитет. Что ни говори, это был смелый поступок, ведь ворвись Черный в загон к телкам, молодым волам, он мог бы наделать немало бед. Жужа по-прежнему ненавидела и презирала Шандора Ульвецкого, но и ей возразить было нечего.

С тех пор Ульвецкий стал популярной личностью среди новых членов кооператива. «Мичурин» за год вырос почти вдвое, чуть ли не каждый второй был в нем новичком, и все они — независимо от того, сознательно или не совсем сознательно избрали этот путь — чувствовали себя не в своей тарелке, впервые присутствуя на собрании или получая задание от бригадира. Новичков было много, поэтому они не старались приноровиться к старым членам кооператива и радовались, что среди них есть человек, который твердо стоит на ногах и не даст себя в обиду. Какая удача, что именно Шандора Ульвецкого выбрали в правление… Пока что это никому не причиняло неприятностей, напротив, давало ощущение спокойствия и удовлетворения.

Кто страшился будущего — а таких было немало, — полагались на Ульвецкого; случись беда, он поможет, защитит. Популярность его все росла, и Ульвецкий упивался ею. Когда утром или среди дня люди советовались а ним: «Слушай, Шандор, завтра нас посылают лущить стерню, как ты считаешь, не рано ли?» — он, наморщив лоб, задумывался и кивал: «В самый раз, как раз вовремя. Вы уж постарайтесь, ребята». Или прибавлял: «Еще на прошлой неделе можно было начать. Чего молчали? Вы люди дошлые, кто с детства спину гнет, и сам знает, что земле нужно».