Имре Шаркади - Избранное

Алюминиевая палка как оружие не многого стоит. Трогаться ли с места? А вдруг он прыгнет?

Я оттолкнулся палками, волк тоже метнулся с места на меня. Я выставил палку вперед, он цапнул ее, и тут я другой палкой изо всей силы его ударил. Он упал, вскочил и снова бросился на меня, на этот раз он схватил палку почти у самой моей руки, едва не задев ее зубами, он был настолько близко, что я другой, свободной палкой пырнул его в живот. Он покатился на бок, и в этот момент, по какому-то наитию, прежде чем он поднялся, я наступил на него одной лыжей. Лыжа слегка вдавила его в снег, и тогда я встал на него другой лыжей. Зверь извивался, пытаясь подобраться ближе, пробовал схватить меня за ногу, я придавил палкой его голову, он укусил наконечник, и тут кольцо вжало его голову в снег.

Я прижимал зверя, от страха меня била дрожь, я был словно парализован, все это я делал бессознательно, в какой-то лихорадке, и теперь не знал, что же дальше. Всем телом я налег на одну, потом и на другую палку, вдавливая голову зверя глубже в снег, лыжи тоже прижимали его сверху, он утонул в снегу, лишенный возможности пустить в ход свою силу. По счастью, снег был глубокий и рыхлый, и зверь лишь месил его, скреб лапами, не находя опоры, чтобы, напрягшись, вывернуться из-под лыж.

Но как быть, если он все же освободится, а этого, по-видимому, не миновать. Повредить зверю я не в силах, палка хотя и остра, но не настолько, чтобы нанести ему ощутимую рану. Рано или поздно он выберется из снега и вновь бросится на меня. Лыжи стесняют меня, и если я не устою на ногах, то придется схватиться с ним, а что это была бы за схватка! Зверь кусается, я пытаюсь задушить его… Нет, так не годится.

На размышления оставались секунды, у меня даже мелькнула мысль рывком соскочить с него, броситься вниз по крутому склону и гнать что есть духу; инстинкт панического бегства туманил мне голову. Может, он не станет преследовать меня. Нет, так рисковать нельзя, а вдруг он кинется в погоню, больше мне нипочем не оказаться в таком выгодном положении.

Нет, надо кончать с ним сейчас. В конце концов, он пока недвижим, а у меня в руках две острые палки.

За ушами у волка находится слой уязвимой мягкой ткани: в это место я и ударил свободной палкой и всей тяжестью навалился на нее. Зверь взвыл и, корчась от боли, начал выскальзывать из-под лыж. Я увидел на снегу его кровь, множество алых пятен крови. Надо метить в глаза, если удастся.

То, что я совершил, подгоняемый страхом, было гнусным мучительством. Я творил зло как одержимый, обливаясь потом, сотрясаемый нервным ознобом. Я выколол ему глаз, в трех-четырех местах проткнул шею, пытаясь попасть в шейную артерию, пока не понял, что это безнадежная затея: моим, по сути дела, тупым оружием я не сумею пробить стенку артерии, она упруга, наконечник палки соскользнет с нее, даже если я и попаду в нее.

Снег вокруг нас уже пропитался кровью, и яростное захлебывающееся рычание зверя перешло в хриплый стон, когда я размозжил ему лапу, случайно оказавшуюся поверх лыжи. Мне повезло, что левая палка, которую он ухватил зубами, глубоко вошла ему в глотку, так что я все время мог держать его голову прижатой книзу.

Потом мне, по-видимому, удалось все же попасть в продолговатый мозг, потому что зверь дернулся и замер. Я не хотел верить случившемуся, не смел поверить. Я выждал какое-то время и сошел с него — зверь не двигался.

Меня била такая дрожь, что я вынужден был присесть. Я закурил сигарету и глядел на изрытый, пропитанный кровью снег. Волк еще прополз немного, с трудом оттащился на метр. Поразительная удача, что мне снова и снова удавалось прижать его. Интересно, если бы я отпустил его уже ранив, в самый разгар схватки, напал бы он снова?

Этого я уже никогда не узнаю, но мысль об этом преследовала меня, потому что, видит бог, я жалел его. Мне было жаль волка, жаль за то, что его постигла такая жестокая, мучительная смерть. Было какое-то благородство в этом безумном звере, благородство, с каким он принял вызов, сражался один на один и не дрогнул, не отступил перед лицом врага…

1961

Перевод О. Шимко.

Хутор семьи Ульвецких был в Сент-Яношском округе, а земли входили в Уйхейский. Янош Ульвецкий прикупил там когда-то десять хольдов земли, на которой со временем разбили виноградник и построили давильню; с тех пор старик Ульвецкий, разругавшись с женой, стал уходить туда, а порой по нескольку дней там отсиживался, забросив все дела; потягивал вино, закусывая салом и колбасой; напивался, бывало, до чертиков, палил из охотничьего ружья, и тогда к нему лучше было не подступаться.