Имре Шаркади - Избранное

— Давайте осмотрим ремонтную мастерскую, — предложил один из них, возможно директор.

Он водил меня по мастерской и давал объяснения. Я не все понимала, вероятно, потому, что слушала невнимательно. Но я просто не могла слушать внимательно, как в детстве во время прогулок с отцом. Я только машинально плелась за мужчинами, которые были поглощены своими делами, осматривали мастерскую и иногда бросали мне на ходу:

— Эва, вы не скучаете?

Они рассеянно тянули меня за руку: не отставай, мол, не глазей по сторонам… не ковыряй в носу, малышка.

К нам вышли несколько работников мастерской, все они представились нам и стали меня спрашивать, нравится ли мне здесь, точно я была женой Пишты и собиралась сюда переехать. И это было хуже всего. Пусть бы уж засыпали меня вопросами, что мне надо и кого я ищу. Мы беспрестанно ходили вокруг разных машин и инструментов, и все это казалось мне совершенно бессмысленным: ведь если Пиште придется работать в госхозе, он вполне успеет ознакомиться с машинами, да, вероятно, он их и так знает, а сколько их здесь, он и потом разберется. Но Пишта все ходил и ходил по мастерской, вступая в разговор то с одним, то с другим, и в конце концов вокруг нас собралось человек десять. Я была в этом обществе единственной женщиной, там, правда, была еще одна молодая девушка, работавшая на станке, но она не присоединилась к нам, а, пожав Пиште руку, снова занялась своим делом.

Взглянув на часы, я увидела, что уже около двух.

— Верно, пора обедать, — сказал один из мужчин, чье имя, так же, впрочем, как имена остальных, я не запомнила. — Вижу, вам уже наскучил этот осмотр. Да?

— Здорово наскучил, — ответила я с самым милым смехом, на который только была способна, чтобы сгладить резкость моих слов.

Он тоже засмеялся.

— Ну, конечно. У вас какая специальность?

— Моя специальность… — Я тянула, не зная что сказать. — Спросите что-нибудь полегче.

— Да ну? Неужели так трудно ответить?

— У меня ее нет… я бросила университет, не получив специальности. Хотела стать художником, но не нашла своего жанра, — придумала я наконец этот глубокомысленный ответ.

Мой собеседник остался вполне удовлетворен им и сразу заговорил о значении искусства. На мою вторую фразу он, очевидно, не обратил внимания. Он принялся расхваливать какую-то книгу и спросил, читала ли я ее. Я пропустила мимо ушей название и, поскольку переспрашивать мне было лень, утвердительно кивнула головой. Мы немного потолковали об этой книге, он упомянул и другую, которой я не знала, но сделала вид, что читала, и у него, наверно, осталось впечатление, что мы очень приятно побеседовали; я была того же мнения: хоть было о чем поговорить.

Потом он сказал, что здесь, в поселке, многого недостает по сравнению с городом. Нет ни оперного, ни драматического театра, и даже в Капошваре — а это не ближний свет — всего один театр, где уж тут выбирать спектакль по вкусу, смотришь что придется. В поселке, правда, есть телевизоры, но показывают обычно очень старые фильмы, и интересные передачи бывают далеко не каждый день, но опять-таки выбирать не приходится, ведь программу не ты составляешь, — так что остается только радио да книги. Книги, конечно, можно достать всегда и всюду, куда бы ни занесло человека; хорошая книга всегда и всюду найдется.

Об изобразительном искусстве он не обмолвился ни словом.

Лишь через полчаса собрались наконец обедать. Директор объяснил нам, что он теперь соломенный вдовец, семья его уехала отдыхать и сам он питается в столовой, а главный агроном — я наконец перестала их путать — пригласил директора и нас с Пиштой к себе на обед, он еще раньше послал домой девочку предупредить жену, и теперь она ждет нас.

Когда мы проходили мимо новых жилых домов, директор указал на недавно отстроенный и, должно быть, не заселенный еще корпус.

— Ну вот, товарищ Сабо, здесь будет ваша квартира. К концу сентября можете въезжать. После обеда посмотрите ее, если хотите.

Главный агроном жил недалеко, точно в таком же новом доме, построенном, вероятно, раньше, потому что вокруг были уже разбиты цветочные клумбы, засеян небольшой газон и высажены годовалые и двухлетние метровые тополя, — одним словом, площадку вокруг дома озеленили, как сумели.

Жена агронома, женщина лет тридцати пяти — сорока, с приятным лицом, но явно нездоровая, вышла к нам принаряженная и, покраснев, сказала, что обед переварился, пока мы где-то пропадали. Директор полюбезничал с ней немного, — они, видно, были в дружеских отношениях и обращались друг к другу на «ты», потом потрепал за вихры двух мальчуганов, примерно десяти и двенадцати лет. Их рожицы хранили следы недавнего умывания; впрочем, мальчишки были милые, с живыми глазенками. Они стояли навытяжку и с вымученной улыбкой отвечали на вопросы, как они учатся, сколько замечаний получили сегодня… и прочее. Мне самой ничего не оставалось, как улыбаться, глядя на эту сцену. Потом хозяин предупредил нас, что обед будет скромным, и мы сели за раздвинутый стол, который занял чуть ли не всю комнату. Вернее, стол был не таким уж большим, но комната оказалась маленькой, насколько я разобралась, квартира состояла из трех комнат, и все они были загромождены мебелью: вокруг стола стояли неудобные стулья, — да разве может человек привольно себя чувствовать в такой квартире?