Кристоф Хайн - Чужой друг

Потом, гораздо позднее, я пытаюсь восстановить увиденное. Реконструировать. В надежде разглядеть, понять. Однако мне по-прежнему не ясно, что это было. Сон? Или смутное воспоминание? Видение остается неуловимым и, в общем-то, непонятным. Однако среди того безымянного и необъяснимого, что есть во мне, оно продолжает существовать и даже успокаивает. В конце концов желание найти разгадку проходит. Меркнет. Поверх наслаивается реальность более конкретная, переводные картинки будней — пестрые, крикливые, быстро стирающиеся из памяти. И потому целительные. Помнится только тот страх и чувство беспомощности. Непостижимые и неизгладимые.

Даже в день похорон я поначалу не знала, пойду ли на кладбище. Неизвестно, какое настроение будет к вечеру. На всякий случай достала из шкафа демисезонное пальто с кроличьей шалькой. Оно было темно-синим, почти черным. Надевать его летом, конечно, нелепо, но и ходить целый день в темном костюме не хотелось. А появляться на кладбище в светлом платье, если я впрямь туда пойду, тоже неудобно. Пальто служило как бы компромиссом. Перекинув пальто через руку, я закрыла ключом дверь.

На лестничной клетке пришлось ждать. Между дверей обоих лифтов стоял офицер из квартиры фрау Руппрехт. Он не отрывал пальца от кнопки. Через руку у него тоже висел плащ, точнее, дождевик, который носят военные. А может, он был полицейским. В форме я не разбираюсь. Из-под дождевика выглядывал «дипломат». Когда я подошла, офицер молча кивнул и вновь нажал на кнопку, нервно постукивая в стену носком сапога.

Из глубины шахты послышался шорох, стальной трос многообещающе дрогнул. Наконец за дверным окошком показался свет. Офицер открыл дверь и вошел в кабину, где уже кто-то был. Прижав к себе свернутое пальто, я втиснулась следом. Неподвижные чужие лица. Безмолвный спуск вниз. Дважды лифт останавливался, хотя никто не входил и не выходил. Я молча смотрела на соседей почти в упор, и те разглядывали меня также молчаливо и пристально. Невольный контакт, в котором участвуют все органы чувств, особенно неприятен для обоняния.

Внизу я заглянула в почтовый ящик. Там лежали только газеты, письма доставляются позднее. На доске объявлений все еще висел листочек с траурной рамкой. Стандартный бланк, куда от руки вписаны фамилия, место и время похорон. Кто-то прикрепил его кнопкой. Наверное, домоуправ. Видимо, извещение доставлено по почте. Когда-нибудь такое извещение придет о каждом жильце, о каждом, кто здесь умрет. Это одна из разновидностей общения домоуправа с жильцами — вроде починенного крана или двери, которую он открывает отверткой и плечом, если она случайно захлопнулась.

Не думаю, чтобы кого-нибудь это извещение особенно тронуло. В нашем доме умирают слишком часто. Да и живет тут слишком много стариков. В подъезде каждый месяц висят бланки с траурной рамкой по три-четыре дня, пока не снимут. Вряд ли у Генри были здесь знакомые, кроме меня. Он бы сказал мне об этом.

Я положила пальто в машину и поехала в поликлинику.

Под дверью моего кабинета лежала записка. Главврач просил сходить с ним после обеда к бургомистру. Шеф попросился на прием, так как жилищная комиссия недодала клинике двух квартир. До сих пор жилья нам не урезали. Квартиры нужны для медсестер из провинции. Они едут в Берлин лишь на том условии, что получат жилплощадь. Не знаю, зачем я понадобилась шефу. Вероятно, он считает, что я все еще отвечаю за социально-бытовой сектор. Но я сдала дела в прошлом году. А может, ему просто хотелось появиться у бургомистра с эскортом. У нас все знали, что он это любит. Шеф просил сразу же позвонить.

В четверть девятого прибежала моя медсестра Карла. Она, как всегда, начала объяснять, что опоздала из-за детей. Она опаздывает каждый день и всегда ссылается на детей. Вероятно, надеется разжалобить меня. Карла принадлежит к женщинам, избравшим для себя роль заботливой матери. Эдакое волоокое, теплое счастье — мы, дескать, знаем, в чем смысл жизни, этого у нас не отнимешь. Смысл жизни в детях, которые живут ради своих детей, а те опять-таки живут ради детей. Порочный круг. Не является ли продолжение человеческого рода следствием из неверных посылок? Не подсунут ли этот силлогизм самим дьяволом? Ошибка будет стоить дорого. Зато у жизни есть смысл. Во всяком случае, для Карлы. Она уверена, что знает, почему я развелась: муж бросил меня потому, что я не нарожала ему симпатичных карапузов, или у меня недостаточно пышный бюст, или же, наконец, потому, что я не крашусь.