Кристоф Хайн - Чужой друг

Нет, это тело, распятое на кресле, мне не принадлежит. Это не я. Никакого отношения к нему я не имею.

Мокрые фотографии липнут друг к другу. Я довольна. Когда-то я надеялась, что объектив сам, случайно, выхватит что-нибудь в неожиданном ракурсе и получится совершенно удивительная фотография. Со временем надежды улетучились. Теперь ни сюрпризов, ни неожиданностей. Аппарат выдает то, что может, — ни больше, ни меньше.

Я положила фотографии сушиться, и тут раздался звонок в дверь. На пороге стояла моя соседка, фрау Руппрехт, в махровом халате. Ее нечесаные волосы висели седыми космами. Какие короткие волосы, удивилась я. Она обычно носит пучок, и мне казалось, что волосы у нее до плеч.

Фрау Руппрехт извинилась за поздний визит. Я взглянула на часы: шел первый час ночи. Я сказала, что еще не ложилась. Фрау Руппрехт попросила таблеток — пошаливает сердце. Стоит ей только лечь, как начинает сильно колоть в боку.

— Мне очень тревожно, — проговорила она.

Фрау Руппрехт старалась не смотреть на меня. Ее глаза бегали по прихожей, пугливые, будто у побитой собаки. Я успокоила ее и пообещала зайти. Пусть оставит дверь открытой.

Доставая таблетки из аптечки, я почувствовала, насколько устала. Я подставила лицо под струю холодной воды, вытерлась и пошла к соседке.

Фрау Руппрехт сидела в кресле. Дав ей таблетки и попросив не подниматься, я сходила на кухню, сполоснула стакан и наполнила его. Квартира была чистой, но пахло в ней как-то неприятно. Наверное, из-за птиц. У фрау Руппрехт много птиц. Несколько клеток висят на стене, словно рамы картин. Когда я принесла воду, фрау Руппрехт взяла меня за руку и сказала опять, что ей очень тревожно, будто должно произойти какое-то несчастье. Но детей у нее больше нет, только птицы. Наверно, трудно ухаживать за таким количеством птиц, спросила я. Она с недоумением посмотрела на меня:

— У меня, кроме птиц, никого нет.

Фрау Руппрехт попросила немножко посидеть с ней. Ей было страшно одной. Она рассказала мне о муже и сыне. Муж умер двенадцать лет назад от легочной эмболии. А сын разбился на мотоцикле, насмерть. Ему было двадцать три года. Фрау Руппрехт когда-то уже рассказывала об этом, но я ее слушала и не перебивала. Потом она заговорила о своей тревоге. Ей всегда тревожно перед какой-нибудь бедой. Так было, когда погиб сын и когда умер муж. И перед другими несчастьями. Если ей становится тревожно, то обязательно произойдет что-то плохое. Она знает, что сейчас где-то стряслась беда, где-нибудь далеко.

Фрау Руппрехт держала мою руку, закрыв глаза. Я подумала, что она заснула. Но когда я поднялась, чтобы уйти, фрау Руппрехт заговорила опять. Я не сразу поняла, что она говорит о своем сыне:

— Раньше я не знала, что дети могут причинять такую боль.

Фрау Руппрехт опять стала рассказывать про несчастный случай. Через некоторое время я спросила, как она себя чувствует. Она сказала, что лучше, поблагодарила и извинилась. Я помогла ей лечь и вернулась к себе. Мне хотелось есть, но вся кухня была заставлена фотопринадлежностями. Я выпила рюмку коньяку и легла спать.

На следующий день, встав позже обычного — на работу мне надо было идти только после обеда, — я зашла к фрау Руппрехт. Она чувствовала себя лучше, глаза у нее посветлели. Вновь начались извинения. Пришлось сказать, чтобы она перестала то и дело извиняться. Фрау Руппрехт пригласила меня на чашку кофе, но я ответила, что мне некогда. Она рассказала мне об авиакатастрофе в Испании, о которой передали по радио. Ночью разбился пассажирский самолет. Фрау Руппрехт спросила, может ли быть, что ей из-за этого было так тревожно. Не знаю, мне как-то в это не верится, ответила я. Она посмеялась над собой.

— Наверное, я сумасшедшая старуха, да?

В общем, я обрадовалась, что фрау Руппрехт стало лучше. Попрощавшись, я ушла.

До обеда фотографии высохли, я убралась на кухне и в ванной, приготовила завтрак. Между делом съездила на лифте вниз — заглянуть в почтовый ящик. Там были только газеты и счет за телефонный разговор. Потом я отправилась в поликлинику. По дороге я раздумывала, что делать с новыми фотографиями. Я бы повесила их, хотя бы ненадолго, в комнате, но фотографий было слишком много. Значит, придется убрать в ящик. До лучших времен, которых никогда не будет.

Посылать фотографии домой не имело смысла. Мать будет разглядывать каждое фото, в надежде что-нибудь вызнать про меня. Ей все еще хочется быть причастной к моей жизни.

Вспомнив про фрау Руппрехт, я решила заглядывать к ней почаще. Тревожилась она, скорее всего, просто от одиночества.