Рассел Хобан: Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт [litres]

– Долгие годы я визировал, вымерял и привязывал тот пункт или иной к лицу земли, – сказал землемер, – а когда возвращался в те же места, обнаруживал, что мои вешки выдернуты, а межи колеблются и теряют точность. Я визирую, вымеряю и вновь вкапываю вешки, зная, что их снова выдернут. И теряются не только вешки и межи – то же нужно знать о картах, и я сообщу тебе такое, за постижение чего я заплатил многими годами: все найденное обязательно потеряется вновь, а ничего из найденного вновь никогда не потеряется. Ты это способен понять? Ты еще мальчишка, поэтому, может, и нет. Ты в силах такое понять?

Боаз-Яхин поразмыслил над словами землемера. Слова-то он понимал, но их смысл в него не проник, потому что их смысл не отвечал в нем ни на один вопрос. У себя в уме увидел он прямоугольник синего неба, окаймленный темными лицами. Почуял в себе рев и безмолвно открыл и закрыл рот.

– Нет, – ответил он.

– Ты еще мальчишка. Постигнешь, – сказал землемер.

А Боаз-Яхин продолжал работать над картой, хоть и без подлинного интереса. Места, куда раньше он намеревался отправиться, и маршруты, какими собирался этих мест достичь, теперь казались ему нелепыми. Чем больше думал Боаз-Яхин об отцовой карте карт, тем больше сознавал, что, когда Яхин-Боаз ее показал ему, сам он не умел судить о ее ценности. Дело было вовсе не в аккуратности или доводке – теперь он видел, что размах и подробности замысла лежали далеко вне его. Эта карта казалась ответом на все, и отец ее у него забрал.

Боаз-Яхин решил отыскать отца и попросить у него карту карт. Он понятия не имел, где мог сейчас оказаться Яхин-Боаз, но и не думал, будто отыскать его можно, пытаясь следовать за ним от городка к городку, от деревни к деревне и через горы и равнины. Ему казалось, что на свете должно быть место, какое ему сперва следует найти, и вот уже в этом месте он будет знать, как продолжать свои поиски.

Он походил в лавке по проходам, минуя и вновь минуя карты в шкафах, карты по стенам. Постоял, глядя на дверной упор с припавшим к земле львом.

– Ушел искать льва, – сказал он. Львов больше нет. Нет больше львиных мест. – Место львов, – произнес он. – Чертеж места львов. Чертог львов. Дворец львов. – В пустыне был дворец львов, о котором он читал. То был чертог, где в своей гробнице лежал последний царь, а на стенах громадного зала в камне были высечены сцены великой царской охоты. Боаз-Яхин посмотрел на карту и увидел, что дворец – возле городка, до которого всего три часа автобусом.

Днем в ту пятницу Боаз-Яхин сказал матери, что на выходные поедет в соседний городок проведать друга. Та ему дала немного денег на дорогу, а когда мать вышла из кабинета в глубине лавки, он взял еще денег из кассы. Сложил в рюкзак кое-какую одежду, взял гитару и свою неоконченную карту, отправился на автовокзал и купил билет в один конец.

В автобусе ехали мальчишки и девчонки его лет, смеялись, болтали, ели взятую в дорогу снедь, обжимались. Боаз-Яхин отвернулся от них. У него была девушка, с которой он ни разу не предался любви. Он с ней не попрощался. Теперь рядом сидел какой-то толстяк, от которого пахло лосьоном для бритья. На выезде из города Боаз-Яхин бросил взгляд на проплывающие за окном бензоколонки и лачуги, крытые гофрированной жестью. За городом он наблюдал за сухой бурой землей, тощими холмами, мелькающими телефонными столбами. Порой стояли и ждали люди с дешевыми чемоданами. Однажды автобус затормозил, пропуская через дорогу отару овец. Небо темнело, покуда в окне ему не стало видно только собственное лицо.

Когда автобус прибыл на место, бензоколонки сияли, оказались безжалостно освещены и закрыты. Все остальное было темно, если не считать нескольких кафе, озаренных желто-красным, с жиденьким воем музыки и вонью прогорклого жира. По пустым улицам трусили собаки.

Человек в билетном окошке сказал, что дворец в трех милях от города, а следующий автобус пойдет туда в десять утра. Боаз-Яхин взвесился, купил шоколадный батончик и вышел на дорогу.

Желтые фонари отстояли далеко друг от друга, между ними – чернота. Луны не было. Машин ездило немного, и между ними он слышал стрекот сверчков и далекий собачий лай. Боаз-Яхин даже не пытался поймать машину, и никто не предложил подвезти. Шаги его по камням обочины звучали далеко от всего на свете.

Наверное, нескоро добрался он до сетчатой ограды вокруг цитадели, где из пустыни выкопали дворец. Неподалеку от запертых ворот он увидел озаренное лампой дневного света окно низкой постройки, за которым сидели и пили кофе охранники.