Куриные внутренности назывались исключительно уменьшительно-ласкательными словами, будто они – предмет любования.
А к неснесенным яичкам я вообще испытывала настоящую нежность, как будто в них были спрятаны воображаемые цыплятки.
Потроха потом жарили и делили между мной и братом. Их вкус почему-то всегда странно разочаровывал. Но признаться в разочаровании, конечно, было нельзя. И я делала вид, что мне «вкусно-превкусно».
* * *
Куриный бульон был маленьким праздником. Но чтобы сварить бульон, не нужно особых умений. Была бы курица, как говорится.
Вот бабушка Вера, папина мама, умела готовить из «ничего»! Иногда мама говорила иначе: «Бабушка Вера могла сварить кашу из топора». Маме очень нравилось выражение «каша из топора». (В какой-то момент я наткнулась на сказку про кашу из топора. Эта каша оказалась хитроумным обманом, а вовсе не результатом особого мастерства. Но к бабушке Вере это не относилось.)
Благодаря умению готовить из ничего (мама еще подчеркивала: вкусно готовить!) бабушка Вера и ее дети выжили в эвакуации. (Эвакуация – это когда детей и женщин во время войны отправляют куда-нибудь в безопасное место, подальше от бомбежек.) И мама тут же рассказывала (а иногда и показывала), как превратить воду в суп, бросив туда морковку, обжаренную с луком.
На память о ней и ее волшебном искусстве осталась огромная книга – большущая, толстая, в темно-коричневом переплете. Переплет украшали рельефные виноградные гроздья (их приятно было ощупывать), а среди кудрявой листвы гнездилось название: «Книга о вкусной и здоровой пище». Эту книгу на день рождения (уже после войны) бабушке Вере подарили ее сыновья. И будто бы бабушка Вера от этого чуть не расплакалась…
Я обожала «Книгу о вкусной и здоровой пище». Она, с моей точки зрения, вообще не имела никакого отношения к обыденной повседневности. Эта книга относилась к области красоты, к тому, что связано со сказочным словом «яВства» : «И был пир на весь мир. И столы ломились от яВств ». (В сказках «яВства» яВлялись чаще всего по мановению волшебной палочки, которой размахивал некто, не связанный обязательствами загадать три желания «перед лицом своих товарищей».) Горы каких-то фантастических фруктов; овощи, разрезанные на кусочки затейливой формы; консервные банки, выстроенные как на парад; красиво сложенные чистенькие яички; суповые тарелки с каемочками, и над ними вьется парок… Даже схемы разделки туши – отдельно «свиньи» и «коровы» – с цифрами, обозначающими названия разных кусков (там были мелкие буквы, и я это не читала), в книге тоже смотрелись празднично, хотя точно такие же схемы висели в любом гастрономе в отделе «Мясо»…
И я там был, мед-пиво пил… (Натюрморты голландцев впоследствии произвели на меня гораздо меньшее впечатление.)
Книгу мне выдавали смотреть с тысячей оговорок. Папа показывал, как нужно ее листать: ведешь по верхнему краю страницы, затем палец скользит по правому вертикальному краю и наконец добирается до уголка…
Я выполняла все правила пользования книгой. Но кроме меня эту книгу никто и не открывал – с тех пор, как ее подарили бабушке Вере.
Она пару раз пролистнула страницы, взглянула на сказочные картинки, вздохнула и будто бы произнесла:
– Были бы у меня эти продукты… особенно тогда … И рецептов не надо. Я бы такое вам приготовила…
И больше бабушка Вера эту книгу не открывала.
Папа тоже готовил без всякой поваренной книги – и простые, и сложные блюда: от омлета с жареным хлебом до фаршированной рыбы.
Он даже придумывал лакомства: возьмет огурец, посыплет слоем сахарного песка и утверждает, что ест арбуз.
Но чем он особенно поражал, так это своей способностью есть даже «несъедобное». Он ел пенки кипяченого молока! Кипяченое молоко заставляли пить в детских «учреждениях», особенно в детском саду. Вкус кипяченого молока и сам по себе не радовал. Но самым ужасным была, конечно, пенка. Как только горячее кипяченое молоко наливали в чашку, его поверхность тут же затягивалась пленкой: словно между тобой и содержимым чашки вырастала колдовская преграда. Редко кто не испытывал отвращение при виде пенки. В лучшем случае ее брезгливо снимали ложкой (и эту ложку сразу куда-нибудь откладывали, чтобы она не так бросалась в глаза). Прикоснуться к пенке губами? От этого могло стошнить.
А папа выловит пенку (ухватит пальцами за серединку и вытащит из чашки), положит в рот – и смеется.
Читать дальше