Жорж Старков - Анархо

— Что «вообще»?

— Да… Короче, не ждут меня там. Сын, конечно, ручонки тянет. Но в остальном…

— Жена?

— Да, — Барбер шумно выдохнул, глубоко и, казалось, будто в последний раз, затянулся, — жена… Ещё как с моря приехала, как чужая. Хотя, давно уже чужая. Давно мозги высушивала: «У той — то! У этой — это! А у меня детские сопли, кухня, да муж не пойми кто!» Типа, если бы на выезда не гонял, а работал, как ишак, у нас бы всё по-другому было бы.

— А было бы?

— Да откуда я знаю! Я ей сразу сказал, как залетела: «Я такой, какой есть и другим не стану, не хочу становится. Устраивает такой муж, тогда вперёд — фату напяливай и пузо расти…» Но теперь нет никакого меня. Теперь есть «мы», но, почему-то, только когда ей надо. Когда всё плохо — есть я, тот, кто виноват во всем. А когда… Хотя, у нас уже давно ничего хорошего не осталось.

— Совсем ничего?

— А что могло остаться? У неё перед глазами её бляди-подружки, выскочившие замуж за кошельки. У них всё — топ. А я не могу этого дать и, более того, не хочу. Всё это — семья, свадьба… Сейчас, кажется, всё было для кого-то: родителей, знакомых, просто проходимцев, твердивших, что так надо… Для всех, кроме нас самих. И самое страшное знаешь что? — Барбер затянулся, не дождавшись ответа продолжил. — Мне кажется я её не любил тогда. Ну, когда женились. А потом… Мне даже казалось, что это судьба такая. Сама подвела куда надо. Дурак…

— Почему дурак?

— Потому что ничего не бывает просто так! Не бывает никаких подарков судьбы. Для нас — не бывает. И не будет! Рожей не вышли. Или кровью… Или нравом… Или ещё хер знает чем… Как сын родился, я по-другому на неё смотреть стал. Совсем по-другому. И она на меня тоже. Только я на неё, как на человека, а она на меня, словно на дерьма кусок! А я что, изменился? Да, нет… Таким же остался. Даже зарабатывать больше стал. Но, нет… Ей чего-то другого нужно.

— Поговорить не пробовал? Так, чтобы спокойно, по-нормальному.

— Пробовал. Но спокойно не получается. По-нормальному разучились. Уже год как разучились… Стыдно сказать, — досадно покачал головой Барбер, — мы уже несколько месяцев не трахались. Хорошие супруги, а? Я даже шлюху одну нашёл, что похожа, как сестра на неё! Прикинь? Шиза, блядь…

— И чего?

— А ничего!

Барбер со злобой сплюнул, нерешительно пожевал губы, словно раздумывая, стоит ли продолжать или нет. В конце концов, снова сплюнул, как-то обидчиво и почти по-детски шмыгнул носом.

— Прикинь, я её трахаю, а сам жену представляю… — всё же решился Барбер. — Нормально? У всех наоборот. Всё к шлюхам идут, для разнообразия. А я, как последний шизик, раздвигаю ноги продажной бляди и хочу верить, что меня кто-то любит… Ты знаешь, иногда даже получается! Ненадолго…

— Почему не рассказывал?

— А оно тебе надо?

— Ну, не чужие же люди.

— Так, надо или нет?

— Честно — нет.

— Ну, вот и всё.

— И что дальше?

— Дальше? — отчего-то усмехнулся Барбер. — А дальше пополнять задорную статистику. Знаешь, что большинство браков распадаются в первые три года?

— Слышал.

— Ну, вот, в тренде мы, похоже.

— Разводиться хочет?

— Хочет… — Барбер зло швырнул окурок во влагу придорожной зелени. — Вон тачка едет, — боднул воздух, в направлении ползущих в утренней хмари жёлтых глаз далёкой легковушки. — Давай тормозить…

Пожилой водитель вёз молчаливо, с настороженностью поглядывая на пассажиров в треснутое с краю зеркало заднего вида. Озябшие деревья придорожных посадок и молодцеватые столбы электропередач спешно пролетали мимо, словно отмахиваясь от пожухло притаившихся в старенькой, но ещё «бегающей девятке», фанатов.

Когда авто «чихнуло» дверью и, подпрыгнув на небольшой кочке, моргнуло на прощание габаритами, под ногами расстелилась шершавость укатанной в асфальт городской окраины. Она была одновременно родной и, в то же время, неуютной — грязной, вязкой в забытых дворниками улицах. Была, как нос у встречающей после долгой разлуки собаки — вроде бы знакомый и по-доброму привычный, но мокрый, скользкий, после которого хочется как следует вымыть руки. В холодную промозглость это чувство казалось особенно острым.

Забитый хмурым трудовым людом автобус ехал неспешно, мерно — словно и не спешил развести, спешащих отдать восемь часов своей жизни людей, на их персональные рабочие алтари. Переваливался с боку на бок, таща плотно забитое человечиной брюхо. Сопел, распахивая пасти-двери. Постанывал, замедляя свой вялый шаг и так же устало вздыхал, прощаясь с кратким привалом остановки. Когда выплюнул очередную порцию полупереваренных во влажной духоте пассажиров, через дорогу сгорбился мёртво чернеющий остов сожжённого ларька.