Жорж Старков - Анархо

Издалека слева проявилось сбивчивое гулкое многоголосье. «Началось…» — пронеслось в голове. Справа тоже послышался лёгкий шелест — шуршали подошвы «Forwards fly crew». Самым поганым казалось именно ожидание… Группировка Златана должна была схлестнуться с оппонентами лоб в лоб, и только потом кулак «Анархо» мог дать себе отмашку и впечататься в бочину вражеской кодле. Ну а «забивать гвозди в крышку гроба» — обязанность людей Будды, что должны были напасть с тыла.

В лобовую — тридцать с лишним человек. С фланга — две дюжины. С тыла — примерно полсотни. Итого больше сотни, против восмидесяти, если у скаута Будды, ведущего гостей, всё в порядке с глазами и математикой. Удобный расклад. Даже, убийственный…

Вот дружина Златана зарядила кричалку… Оппоненты что-то несвязное. Отчётливо слышалась лишь краткая обрывистая нецензурщина. Иногда с акцентом, иногда без… Традиционно с обоих сторон полетело несколько бутылок… Двадцать метров и обе толпы вибрируют, переливаясь волнами чуть подпрыгивающих жадных до насилия людей. Десять метров и первые смельчаки вырываются вперёд, чтобы влететь пружинистыми ногами во вражеский строй и, наконец, начать бой. Десять метров и руки одних остаются чисты, а в других появляются, выпрыгнувшие из-за пазухи или рукавов, обрезки труб и арматуры.

Дружина Златана на первых порах пытается теснить противника, но строй быстро проминается, а упавших нещадно добивают.

— Эти суки «на говне»! — вырывался у Лидса утробный вой.

— Твари! — сплюнув, рыкнул Барбер и, уже с капой во рту, неразборчиво крикнул. — Погнали!

«Анархо» врезалась во вражеский фланг увесистым и крепким кулаком, самой выпирающей костяшкой которого стал переполненный гневом Лидс. Он успел впечатать в толпу одного, повалить второго и попытаться двумя ударами ноги вбить поросшую жёстким чёрным волосом голову в асфальт. А потом мир в первый раз подёрнулся сбивчивой рябью. Поплыл глухим отголоском встречи плоти с металлом. Боковое зрение успело уловить бегущую слева толпу под предводительством Будды. Потом сознание погасло. Буквально на миг. Но этого хватило, чтобы оказаться меж пляшущих ног. Снизу виднелось, как крепкие руки выстреливали вперёд и складывались в замки в попытке уберечь головы от хладнокровного железа.

Никто не побежал. Люди падали… Из размашистых рассечений резво убегала кровь. Снова пытались вставать, снова падали. И Лидс тоже. Упрямо поднимал свинцовое тело, но опадал под ударами. Потом плоть полегчала, стала казаться воздушно-ватной, но земля вновь и вновь тянула, словно не желая отпускать слишком надолго. На четвёртый подъём сил уже не хватило. Мир захлопнул свои створки, когда асфальтовая твердь в третий раз гулко постучала в набитый розовой бездумной кашей котелок. Мир захлопывал створки, и в тягучем чёрном безвременье нёсся один единственный вопрос. Неожиданно лёгкий, и даже пытающийся натянуть на разбитые губы, надменную улыбку: «Это всё?»

Тупо и упрямо давило виски. Суставы тихонько ныли, а мышцы поскуливали и подвывали. Так было всегда, когда разгулявшемуся адреналину не удавалось правильно выйти, раствориться плавно и мерно. Когда пик, вместо плавного спада, сразу сходит на нет. Например, в потной утрамбованности автозака. Барбер хвалил небеса, что эта консервная банка всё-таки вскрылась и лёгкие втянули влажную свежесть улицы. Впрочем, доступность такой роскоши оказалась недолгой.

Голые стены камеры, местами исчерченные пометованиями прошлых «пассажиров», также не давали разогнать по телу ещё не остывшую кровь. Снисходительно позволяли лишь привалиться к себе и протяжно ждать… Три выкрашенные «под подъезд» плоскости с местами вылупившейся из под краски былой белизной, да решётка — слабые магниты для даже для пытливого взгляда. Беседы тоже как-то не вязались. Их робкое сплетение то и дело прерывал злой удар каменной резины о гулкие прутья.

— Не базарить! — злой мачехой рявкал полицейский и грозил дубинкой.

Молодой парень, из «буддистов», пытался что-то возражать. Кажется, даже предлагал проверить поместится ли предмет угроз в полицейскую задницу. Через полчаса после того, как его выволокли за загривок и утащили в лабиринт коридоров, шутливого парня вернули уже молчаливым и зашуганным, едва заметно вздрагивающим от каждой гулкости. Барберу же хватало мудрости помалкивать. Он давным-давно усвоил — в ментовских застенках ты уже не личность, с правами и конституцией подмышкой, а просто кусок мяса, с которым могут сделать всё, что заблагорассудится. Может даже случится так, что кусок этот просто исчезнет, будто и не было вовсе.