Натан Энгландер - Ужин в центре Земли

— Все это сейчас не имеет значения, — говорит Рути, хотя имеет, и еще какое — глубокое, болезненное. Если бы могла, она уже убила бы свою сменщицу, одну из тех недотеп, что дежурили по выходным, когда она была дома, — ни одной из них Рути не доверяла. — Скажи мне одно, — спрашивает Рути, — что пошло не так?

— Все. Что кое-как еще работало, перестало. Легкие, потом сердце, теперь почки отказывают, печень на очереди. — Она умолкает, качает головой. — А раз печень, значит, недолго уже.

Из палаты выходит доктор Броуди, проталкивается мимо всех без единого слова. Экстраординарная власть, которую доктор уносит с собой, перемещает внимание семьи наружу, в коридор, и там они видят, как их милая Рути разваливается (сама прекрасно это сознавая).

Они обступают ее, говорят ей ласковые слова. По их поведению любому постороннему стало бы ясно, что Рути тоже член семьи, что нежность и тепло, которыми они сейчас ее окружают, — подлинные.

Да, это так. Ибо Рути не только заботилась об их отце и деде в годы его немощи; как долго до этого была она его правой рукой, верной и горячо любимой помощницей? В те прежние дни Рути будто родной сестрой приходилась этим его сыновьям и невесткам: присутствовала на семейных обедах и вечеринках, была посвящена в приватные шутки, неизменно готова слушать, вникать, смягчать их вечное беспокойство из-за дородного, возбудимого мужчины, который постоянно, к их тревоге, нужен был и тут, и там, и везде.

Когда Генерал, спустя недолгое время после смерти Лили, стал премьер-министром, Рути взяла на себя еще и роль бабушки. Она помнила дни рождения, баловала малышей сверх всякой меры, любила и возилась с ними вместо Генерала — щедрого, но очень, очень занятого, поглощенного заботами о стране, постоянно пребывающей на грани катастрофы.

Более худощавый из сыновей сейчас берет ее под руку, как чуть раньше взяла ночная сиделка, и ведет к больничной кровати. Самый маленький из внуков повисает на ее свободной руке.

Рути знает и твердит себе, что ласковость семьи к ней непритворна, и вместе с тем ей тяжело сознавать, что их решение не звонить ей было столь же естественным, как эта ласковость. Попытка уладить внутри себя это противоречие приводит ее в замешательство, и ей стоит труда сосредоточить все внимание на Генерале.

Рути наклоняется над бортиком кровати и, высвободив руки, крепко прижимает их к ладоням Генерала, чувствуя, что он еще с ними, еще жив.

Она задерживается там всего лишь на мгновение, а затем отстраняется и тихо отходит в коридор. Потому что как родная — не то же самое, что родная.

После всех этих лет Рути ощущает себя ровно тем, кем она, по определению, является, — наемной работницей. Глядя на стоящих у одра, она видит, что их круг смыкается, и Генерал теперь уже скрыт от ее глаз.

Они просыпаются переплетенные, постельное белье скомкано. Уже вторая половина дня, и Z с официанткой в первую минуту смущены своим положением. Официантка говорит Z, чтобы оделся по-уличному, она намерена угостить его на славу в благодарность за гостеприимство: ведь она, по сути, поселилась у него с первого же свидания.

Не нужно никаких благодарностей, отвечает Z, и в любом случае он предпочел бы поесть дома; но она и слышать этого не желает:

— Ты же выходишь, если тебе хочется. Не придуривайся. Мы дважды с тобой встречались в городе.

— Необдуманные решения, — говорит он. — Оба раза.

Ладно, соглашается официантка, но раз он отказывается тронуться с места, она приготовит ему отличное национальное итальянское блюдо. Хочет он того или нет, он будет отблагодарен.

— Если ты еще не боготворишь меня, — говорит она, — начнешь, когда попробуешь.

Официантка спускается на улицу и возвращается нагруженная продуктами. Кроме них она купила ему еще два нормальных винных бокала и две бутылки вина хороших сортов.

— Открой белое, — говорит она ему, — а я берусь за работу.

Обшарив его шкафчики, она обходится тем, что нашла: скудным набором кухонной посуды и единственным годным разделочным ножом со сломанной ручкой.

— Я уже под впечатлением, — говорит Z. Как ловко она орудует на кухне! Прерывается только для того, чтобы протянуть ему свой бокал.

— Ничего особенного. Будет простая симпатичная паста. И салат, чтобы твое ашкеназское сердце билось как следует.

— Ты уже обеспокоена моим здоровьем?

— С той минуты, как ты сказал мне, что три недели подряд пересекал город ради рубленой печенки.