Натан Энгландер - Ужин в центре Земли

Когда Z утром открывает глаза и видит, что официантка лежит рядом, ему не верится. Сквозь дверную арку спальни ярко светит солнце, более приглушенный свет проникает через окно, выходящее во двор.

Официантка открывает глаза, видит, что он на нее смотрит, и натягивает на голову подушку.

— Хорошо было, — говорит она из-под подушки. — Славно мы целовались.

— Я тоже так думаю.

Она приподнимает угол подушки и глядит на него.

— Что ж, значит, мы думаем одинаково.

Она опускает угол и снова засыпает — похоже, не на одну минуту. Z выбегает в булочную за свежим багетом. Задерживается у прилавков на открытом воздухе, покупает там свежий йогурт в стеклянных баночках, и это вызывает у него новый прилив любви. Покупает у трех разных продавцов ягоды, персики и арбуз, а к нему — и брынзу в ближайшем магазине.

Дома он выкладывает все это богатство на старый деревянный стол, а потом замирает возле входа в спальню и ждет, когда она проснется и можно будет начать варить кофе.

Она выходит в его футболке поверх своего белья, жмурится и зевает. Вместо «доброго утра» Z говорит:

— После того как я первый раз увидел тебя в ресторане, я каждый день приходил с надеждой, что ты опять там будешь.

— Они не взяли меня на работу. День, когда мы познакомились, был у меня первым и последним.

— Похоже, обслуживать клиентов в ресторане — не твой конек.

— Не мой, не мой. — Она садится за стол и кладет в рот ягоду. — Но, может быть, твой? Посмотрим, как ты меня обслужишь.

Z зачерпывает, насыпает, заваривает. Наливает кофе в чашку и несет ей, перекинув через руку полотенце. Спрашивает:

— Ну и как я пока справляюсь?

— Великолепно. Я бы еще раз посетила это заведение.

— Еще раз? Честно?

Она смотрит на него, думает.

— Из парней, с какими я встречалась, ни один не был евреем, — говорит она. — У нас в Риме их не так много. Ты такой ранимый, такой эмоционально зависимый, такой вежливый и неагрессивный в постели — знаешь, это заводит.

— Значит, еще увидимся?

Официантка отламывает от багета, отпивает кофе и просит масла. Когда он подает ей его на блюдце, она смотрит ему в глаза и, кажется ему, не столько говорит, сколько просвистывает сквозь соблазнительный промежуток, возникший из-за надколотого зуба:

— Кто знает? Может быть.

Ни единого солдата Генерал не подверг опасности ради славы или из спортивного азарта. Хулители обвиняют его в том, что он посылает храбрецов на смерть без нужды, — тогда как он, больше чем кто-либо, ценит каждую человеческую жизнь.

Проблема в том, что даже самые осторожные жертвы, какие он принес, выглядят безрассудными, если игнорировать важнейшее: его задача — вести нашу общую войну. Их войну.

А войны питаются жизнями.

С самого начала они использовали его как козла отпущения. Премьер-министр его собственной страны теперь делает вид, что в ужасе, Бен-Гурион притворяется, будто не понимает того, о чем Генерал всегда, каждой своей операцией сообщал недвусмысленно: он воюет, чтобы одержать победу.

Генерал убивал девяносто и терял девятерых. Он покидал поле боя, усеянное десятками трупов, унося двоих своих погибших. Какое еще подразделение в мире могло похвастаться такими цифрами?

Пусть козел опущения, пусть, если угодно, мальчик для битья; но обязанностью Генерала всегда было воздаяние. Когда им нужно было, они застенчиво на это намекали, говорили вполголоса. А потом, когда Генерал возвращался? Он стоял перед ними, победитель, а они качали головами и закрывали лица ладонями.

Ни разу никто не отдал ему прямого приказа. Они просто отпускали его, как будто война была его собственная, личная.

После каждой акции возмездия они говорили ему: «Ты не сможешь всегда так успешно побеждать».

— Так успешно побеждать? — переспрашивает Генерал и смотрит на Бен-Гуриона; министр обороны не отвечает. Генерал поворачивается к Даяну, но начальник генштаба выставляет ему навстречу повязку на невидящем глазу.

Перес, генеральный директор министерства обороны, молча сидит в углу; дипломат, он предоставляет говорить двоим другим.

Бен-Гурион упрекает Генерала:

— Они убивают одного нашего, и ты кидаешься, как Самсон, и приносишь сотню голов. Мир этого не примет. Слишком большие потери у противника.

— Так пусть больше не убивают наших. Пусть сидят по свою сторону границы — я тогда буду дома бить баклуши.

Бен-Гурион разговаривает с Генералом, как дядюшка с племянником. Он всегда защищал Генерала, брал под крыло.