Павел Селуков - Халулаец

— Паша?! Ты жив?

Говорить у меня не получалось, но я жизнеутверждающе промычал. Совместными усилиями нам удалось вытащить меня из-под Толика. Оказывается, Марина огрела его монтировкой по затылку, когда поняла, что он меня вот-вот прикончит. Пощупав толстую шею, пульса я не обнаружил. Марина разрыдалась, подошла ко мне и растерянно взяла меня за руку. Вдвоем мы загрузили труп в багажник. Толика пришлось кантовать на моих лыжах и по ним же волоком затаскивать в машину. Позвонив Михалычу, я повел «Лексус» на «Северное». Интересно, что мне делать с Мариной? И как я объясню всю эту фигню собственной жене?..

Больно приземлившись на левый бок и хлопнув ладонью по снегу (так меня учили падать в секции дзюдо), я отстегнул лыжи и подошел к «Лексусу». В салоне громко играла музыка. За рулем сидела миловидная девушка. Мой кульбит остался ею незамеченным. Я постучал по стеклу. Девушка воззрилась и убавила звук. Дверь она не открыла и стекло не опустила.

— Вы припарковались на лыжне. Отъедьте, пожалуйста. Я только что чуть не врезался в вашу машину.

— О господи! Простите, пожалуйста. Я не заметила лыжню. Сейчас отъеду.

Через две минуты лыжня была свободна. Я снова пристегнул лыжи и покатил себе дальше. До конца круга оставалось два километра, и мне хотелось пробежать их во всю мочь, чтобы компенсировать глупую остановку из-за машины. Домой я пришел потным и довольным. Как все-таки умиротворительно и уютно бывает в лесу. Лыжи потому что. Экологическая тропа. Урал. Природа. Это вот все.

Бывает, живешь и мироздание тебе понятно. Как омуль в Байкале плещешься. Прозрачность вокруг. Вот Пермь. Вот работа. Вот жена. Вот друзья. Вот планы на отпуск. Кот в кресле лежит. Интернет. Футбол по телевизору. Чашка кофе с утра. Пробежка. Кроссовки в одно и то же время завязываешь. Плей-лист телефонный любовно подобран. Ясность как в поле. Кажется даже, будто судьбу издалека видать. Будто если что и может произойти, то ты это заранее увидишь. Или предупредишь, если плохое грядет, или улучшишь, если грядет хорошее. Покойное такое чувство контроля. Все ведь было уже. И в тюрьме сидел, и сына хоронил, и с ножом в животе асфальт ногтями скреб. Опыт — как скафандр — облепляет. Приятная непроницаемость. Не гордыня, а просто — ну чего там у вас? Не страшно, не больно, наплевать. Даже не задом наперед уже живешь, сладко замирая от собственного прошлого, а тихонечко, благодушно, как бы на обочине души. Непонятно только, это от нее одна обочина осталась или ты сам сюда пришел. В таких вот пустяковых размышлениях время проводишь. Не то чтобы о смерти думаешь, но и о смерти тоже. Почему бы о ней не подумать, пока живой?

Вчера я проснулся рано. Часов в семь соскочил, потому что Оля на работу собиралась, а мне надо было клавиатуру «избить». Я когда просыпаюсь, сразу про кофе думаю. Мне друзья турку гейзерную подарили, а в Гражданской палате (я там работал) — термокружку. Я в нее кофе наливаю и пью маленькими глоточками. Часа три можно печатать, а кофе все горячий. А если штору отдернуть, то за окном на проводе вороны сидят. На них приятно смотреть, когда что-нибудь обдумываешь.

Вообще, у меня по отношению к писанине (не важно, статья это или рассказ) сформировался ритуал. Кофе, кружка, вороны на проводе и журнал «Знамя» за 1996 год. Там последние стихи Бродского опубликованы, стихи Арабова и кусочек «Чапаева и Пустоты». Этот журнал жил вместе со мной на улице. То есть десять лет назад я был бомжом. Спал преимущественно в подъездах. Научился пристраивать тело на ступеньки таким образом, чтобы оно могло уснуть. А утром, когда рассвет, я выходил из подъезда, садился на лавку и читал журнал. За полгода бездомья, наверное, раз сто его прочитал и почти весь нечаянно выучил наизусть. Мне кажется, он меня тогда сберег, как оберег. Ну, не он один, но и он тоже. Иногда я думаю, что литература не для тех пишется, перед кем все дороги открыты, а для тех, у кого выхода нет. Литература — это выход, понимаете? Выход там, где выхода нет.

И вот сижу я такой, по клавишам щелкаю, пью кофеек, на журнал поглядываю, на ворон. Посреди небывалой ясности. Тут домофон затренькал. Я вначале подумал, что меня глючит. Ну кто ко мне может пожаловать в восемь часов утра? Я, главное, только-только наушники хотел надеть. Если б надел — ничего бы не услышал. Вхолостую домофон бы надрывался. Но надеть наушники я не успел. Секунд двадцать мне не хватило. Вообще, как подумаешь о переплетении маленьких случайностей и какую огромную тень они способны отбросить, то журнал «Знамя» уже не кажется таким уж надежным оберегом.