Павел Селуков - Халулаец

Виктору восемьдесят два года, и он живет в нашем доме с незапамятных времен. Он ровесник моей прабабки и родился за пять лет до революции. В доме его никто не называет по отчеству, потому что Виктор этого не любит. Обычно, когда проклюнется весеннее солнце, он выходит на лавку и целый день курит папиросы и пьет крепкий чай из железной кружки. Виктор — пересидок. Почти всю свою жизнь он провел в лагерях. В 1942 году ему было тридцать лет, когда прямо из лагеря его призвали на фронт. Виктор служил в армии Константина Рокоссовского и, как он говорит, «хлебнул горячего до слез». После войны Виктор снова сидел. Он сидел при НЭПе, Сталине, Хрущеве и Брежневе. Последний раз он освободился в 1980 году и поселился в нашем доме. Когда Виктор не пьет чай и не курит, он беседует с дворовыми пацанами, потому что мы любим его слушать, ведь он знает много интересных историй.

А еще он помог моему папе. Осенью наша лайка Буран заболела чумкой. Пес заразился от овчарки Карины, которая жила в соседнем сарае, за стенкой. Мы все — и я, и папа, и мама, и сестра, и бабушка, и дедушка, и тетя — очень любили Бурана. А знакомый врач сказал, что его не вылечить. А потом Буран стал страшно выть на весь двор вместе с Кариной. Он выл весь день, а вечером папа достал охотничье ружье, сел на диван и заплакал. Тут в комнату вошел Виктор, потому что тогда двери еще никто не запирал. Он сел рядом с папой, потрепал его по плечу, взял ружье и ушел. Через пять минут во дворе прогремело два выстрела. Бурана я больше не видел. Папа говорит, что похоронил его в лесу под красивой березой. Он специально ездил на Чусовую, где набрал булыжников, чтобы навалить их на могилу.

Прошлой весной богач Новоселов построил в нашем дворе сарай. Беленький, из свежей древесины, большой и просторный. Этот сарай стоял особняком от наших сараев и был самой симпатичной подробностью двора. Мы любили забираться на его крышу и крутить сальто в сугробы, потому что это единственная крыша, которая точно не обрушится. Новый сарай полюбился и Виктору. Он никому об этом не говорил, но иногда подходил к нему, гладил синей рукой доски, обходил вокруг, задирал голову и восхищенно цокал языком.

Через год, то есть той весной, о которой рассказываю, в наш двор пришел Новоселов. Он сказал, что продает коттедж и сарай и уезжает к родственникам в Канаду. На коттедж покупатель уже нашелся, а вот сарай пока свободен. Типа — налетайте! В тот же вечер Виктор надел пиджак и пошел к Новоселову. Он должен был купить этот сарай, хотя и плохо понимал, зачем тот нужен. Хранить в нем Виктору было нечего, а мастерить он не умел. Наверное, Виктор собирался просто сидеть возле него или в нем, как люди сидят возле ротонды или в ней самой. Ему хотелось этот сарай, как мальчишке хочется мотоцикл, даже если ездить еще рановато.

Назад Виктор вернулся багровым и злым. Он предложил Новоселову сто рублей, а Новоселов рассмеялся и сказал, что там только гвоздей на сто пятьдесят. Виктор сел на лавку, закурил и стал думать, где достать еще триста рублей, потому что Новоселов сказал, что дешевле четырехсот не отдаст. Я тогда гулял в песочнице, а когда увидел Виктора, то подсел к нему. Он не любил разговаривать со взрослыми, а с детьми разговаривал охотно. Так я узнал, что Виктор хочет купить сарай, но у него нету денег. А Новоселов — гнида, потому что мог бы и за так отдать, все равно в Канаду уезжает. Эту новость я рассказал родителям за ужином. Папа симпатизировал Виктору и решил дать ему сто рублей.

Но ста рублей было мало, и тогда он пошел к соседям и рассказал им про сарай. Соседи дали пятьдесят. К ночи отец насобирал нужную сумму. Когда он вышел из подъезда, чтобы вручить деньги Виктору, то увидел, что сарай горит, а сам Виктор стоит неподалеку и глядит на пожар. Сарай сгорел дотла. Тушить его было поздно. Вскоре Новоселов уехал в Канаду. А отец рассказал Виктору про деньги, и пока он рассказывал, тот все жевал губы и изжевал их до крови. Но деньги не пропали и назад розданы не были. На эти деньги мой папа и дворовые мужики купили доски и построили новый сарай для общих нужд. Виктор все лето мог там просидеть, попивая чаек и пуская колечки в потолок.

А потом мы переехали на Пролетарку, а Виктор умер. А сарай тот до сих пор во дворе стоит. Почернел весь, просел, но крепкий еще. Мокрушинский его называют, потому что у Виктора Мокрушин фамилия была.

Пятница. Вечер. Наши дни. Где-то в утробе Закамска Виталий забросил мешок картошки на плечо и побрел на пятый этаж. Он был грузчиком-экспедитором и немножко дурачком. В семнадцать лет Виталий занемог дышать, а поход по врачам выявил шизофрению. Полугодовое лечение галоперидолом на Банной горе не помогло. Только через три года выяснилась правда: шизофрении нет, есть смещение позвонков. Пройдя трехмесячный курс у мануального терапевта, Виталий вернул себе кислород. Правда, Виталий почему-то перестал играть на пианино, решать уравнения, сочинять стихи, читать книги. А еще прежде общительный парень наглухо замолчал. Собственно, именно в силу всех этих обстоятельств он и стал грузчиком-экспедитором.