София Синицкая - Мироныч, дырник и жеможаха

Мешкова завела у себя «среды» — пусть все видят, что она не скучает! По средам у неё собирались интересные люди: два прыщавых молодых таланта из поэтического общества «Вдохновение», певица из Боровёнки, неженатый исследователь творчества Рериха, псаломщица Алевтинушка и специалистка по Бианки из Кулотино. Однажды заехала даже Марина Борисовна из районной администрации! Мешкова пекла пироги, метала на стол икру, грибы и рыбу. В её хрустальных графинах празднично искрились настойки и наливки, несущиеся из «хором» ароматы жульенов и прочих горячих закусок вызывали рейхенбахское слюноотделение у жителей Топорка. Мадам хотелось, чтобы по всему Валдаю прошёл слух о её «тёплом радушном доме».

Гости с удовольствием ели, пили и приводили к Мешковой интеллектуальных знакомых, способных поддержать умный разговор. Но «среды» скоро наскучили Мешковой: рериховед, на которого собственница делала ставку, отдал предпочтение молодому таланту — тому, что больше жрал и громче всех смеялся, другой талант спутался с певицей, алчная псаломщица без конца клянчила деньги на облачение для «батьшек» отцов Фафуила, Пахомия и Пергета, ну а привязчивая специалистка просто надоела.

Однажды в среду, дождливым осенним вечером, Мешкова взглянула на своих галдящих пирующих гостей и почувствовала отвращение. Жирный рериховед, покраснев от водки и сделавшись вдруг похожим на гигантское насекомое, хватал короткими лапками куски пирога и запихивал себе в рот. Его юный друг-поэт дымил зловонной сигаретой и визгливо смеялся, певица с двумя накрашенными подругами завела «Моторы пламенем объяты», псаломщица тихо и упорно просила денег на демисезонные пальто для отцов Урвана и Плутодора, потому что они «люди ещё молодые, перспективные, и им нужно хорошо выглядеть». Специалистку разобрала пьяная икота. Мешкова представила себе, как спокойно и уютно сейчас в избёнке у Гены, как мирно дремлет он перед теликом, обняв жену. И стало тошно ей, хоть волком вой.

Мешкова покончила со «средами» — к великому разочарованию всех интересных личностей Окуловского района. Её ненависть к человечеству росла. Будучи женщиной неглупой и наблюдательной, Мешкова быстро подмечала чужие недостатки. Даже в хороших людях она умело прощупывала гнильцу, утешая себя в своем одиночестве. Мешкова то замыкалась, иногда даже с бутылочкой, то чувствовала сильную потребность в общении, дабы ещё раз убедиться, что все — «завистники, уроды, дураки», и ей, конечно же, по сути дела, никто не нужен. Тогда мадам принималась наносить визиты — нарядная, оживлённая, с пирожком и дивной водочкой, в которой плавали тонкие кусочки хрена. Она подолгу сплетничала, вынюхивала, расспрашивала, злорадствовала. Утолив любопытство и наболтавшись, она говорила себе: «Никто! Никто не нужен. Лучший мой собеседник — это я сама!»

Приметив дымок, означающий, что Птицына вернулась в гнездо, Мешкова бросала все дела и неслась скорей общаться. У Птицыной было много знакомых и приятелей, которые нескончаемой чередой ездили в Топорок. Мешкова их терпеть не могла и подробно расспрашивала, как все они поживают. Узнав о хорошем, радостном событии, мадам расстраивалась, раздражалась; дурные известия возвращали ей душевное равновесие. Как только порог Птицынского дома переступали гости, Мешкова была тут как тут — она со всеми весело выпивала и закусывала, разговаривала разговоры, потом возвращалась домой, оглядывала свои тихие чистые комнаты и злобно ругалась: «На черта все эти друзья поганые нужны, только жрут и срут. Приехали, развлекай их теперь». Птицына уделяла гостям много внимания, и Мешкову эго ущемляло. Мадам не нравилось, что, кроме неё, у Птицыной имеется кто-то ещё — начитанный и интересный.

Увидев, что Птицына принимает участие в маленьком Гане, Мешкова взбесилась. Она настоятельно советовала соседке не приваживать Квашниных и подумать лучше о себе молодой. Птицыной это не понравилось. Мешкова, побоявшись утратить её расположение, изобразила симпатию к Гане. В душе она надеялась, что у Гани найдут какую-нибудь страшную болезнь или обнаружатся дурные наклонности, и тогда всем станет ясно, что «она была права». Но почему-то ничего плохого не происходило.

В Топорок ездили на поезде. На вокзале покупали пирожки. Три часа, покачиваясь, пили чай и глядели в окно на мелькающий лес, речки, озёра, дома с огородами. Чуждый всякой стеснительности, Ганя заводил беседы с пассажирами: подробно расспрашивал, кто куда едет, где живёт, чем занимается. Скучающие попутчики были рады поговорить с необычным мальчиком. Так Ганя познакомился с Сергеем Петровичем Илюшиным. Сергей Петрович сразу привлёк внимание Гани своей былинной, как выразилась Птицына, внешностью, высокими сапогами и отвлечённым взглядом поверх голов. Дачница тоже им заинтересовалась. Вскоре они разговорились.