…и нашел – увидев в толпе знакомое худое, морщинистое лицо со спокойными, ласковыми глазами. Они бросились друг к другу и крепко обнялись, оба плача от радости.
Позднее тем вечером Роберт Сиверт пришел переговорить с Фрицем; тот должен был подписать бумагу о том, что потребовал перевода по собственной воле [304] В своих воспоминаниях Фриц этого не объясняет. СС не требовалось подобное подтверждение, поэтому оно составлялось, вероятно, для Сиверта, на случай, если его обвинят в принуждении Фрица к отъезду.
. Расставались они тяжело: Фриц был обязан Сиверту своим положением, своими рабочими навыками, собственно своим выживанием в последние два года.
Утром в субботу, 17 октября, после двух дней ожидания, 405 еврейских заключенных – из Польши, Чехии, Австрии и Германии – уведомили, что сегодня отправят из лагеря. Брать с собой вещи запрещалось. Им раздали скудный дорожный паек – у Густава он состоял всего лишь из ломтя хлеба – и вывели на улицу.
Настроение в лагере было необычно мрачным, даже у эсэсовцев. Предыдущие партии заключенных уводили под градом насмешек и измывательств со стороны охраны, но эти четыреста евреев вышли в ворота в тишине. Казалось, все понимают, что ситуация изменилась – происходило нечто судьбоносное, к чему невозможно отнестись легко.
За воротами их дожидалась автобусная колонна. Фриц и Густав сидели в цивилизованных условиях, в комфорте, и ехали по той же «Кровавой дороге», которую ровно три года, две недели и один день назад преодолели бегом, напуганные до смерти. На вокзале в Веймаре их погрузили в товарные вагоны – по сорок человек в каждом [305] Фриц (в Gartner and Kleinmann, Doch der Hund , c. 86) говорит, что в каждом вагоне ехали восемьдесят человек; однако комендант Пистер заказал в железнодорожной компании поезд, состоящий из десяти грузовых/скотных вагонов, и один пассажирский поезд, для персонала СС (Stein, Buchenwald Report, cc. 128–129). Фриц указывает дату отъезда – 18 октября, и прибытия в Освенцим – 20 октября, смещенную на один день.
. Щели в вагонах заколотили дополнительными досками, чтобы никто не мог сбежать.
Поезд тронулся; настроение в вагоне, где ехали Фриц и Густав – а с ними и Стефан Хейман, и Густль Херцог, и еще многие друзья, – было подавленное. Дневной свет просачивался через щели в вагонных стенах, и Густав вытащил свой блокнот, стараясь, чтобы не увидели остальные. Заранее зная о переводе, он спрятал его под одеждой еще до того, как их отправили в изоляционный блок. Потрепанный маленький блокнот помогал ему не сойти с ума, хранил рассказ об их нынешней жизни, он не хотел бы лишиться его. Но, поскольку Фриц был рядом, Густав чувствовал, что готов ко всему.
«Все говорят, что нас везут на смерть [306] Густав использует выражение « Himmelfahrtskommando », что буквально означает «команда путешественников на небеса», это немецкий эквивалент «камикадзе».
, – писал он, – но мы с Фрицлем стараемся не опускать руки. Я себе повторяю, что человек умирает лишь раз».
Городок под названием Освенцим
Другой поезд, другое время…
Густав проснулся от солнца, просвечивавшего сквозь веки, и с новой силой ощутил вонь грязных, потных мужских тел, табака, кожи и машинного масла. В ушах стоял непрерывный стук вагонных колес и голоса, внезапно слившиеся в песню. Парни были в хорошем настроении, хоть и знали, что едут, быть может, на смерть. Густав потер шею, затекшую от неудобного положения на вещмешке, и нащупал свою винтовку, которая лежала рядом на полу.
Поднявшись и выглянув из вагона, он почувствовал на своем лице теплый летний ветерок и вдохнул аромат лугов, пробивавшийся сквозь дым локомотива. Мимо пролетали пшеничные поля, где золотые колосья поспевали к урожаю. Вдалеке поднимался в небо шпиль церковки, за ним – зеленые Бескидские горы, а еще дальше – причудливые контуры Бабьей Горы, горы ведьм. То был край его детства. После шести лет в Вене он казался волшебным, словно заново ожившее воспоминание.
Густава призвали в Имперскую Австрийскую армию весной 1912-го, когда ему исполнилось двадцать один [307] Мужчин в Австро-Венгрии призывали в армию весной того года, когда им исполнялось двадцать один; служба продолжалась три года, после чего они переходили на десять лет в резервисты (James Lucas, Fighting Troops of the Austro-Hungarian Army, 1868–1914 (1987), c. 22). Густаву Кляйнману двадцать один исполнилось 2 мая 1912 года. Императорская и Королевская армия (Kaiserlich und königlich (k. u.k.) Armee) состояла из солдат, набираемых по всей империи.
. Как уроженец Галиции он попал в 56-й пехотный полк, размещенный в окрестностях Кракова. Большинство молодых людей из числа трудящихся радовались армейской службе, так как она давала им возможность посмотреть мир, да и жить приходилось в весьма неплохих условиях. Многие из них были неграмотные, низкооплачиваемые работники, никогда не выезжавшие дальше соседней деревни. В Галиции большинство не говорило по-немецки, даже времени они сказать не могли [308] Lucas, Fightinf Troops , сс. 25–26.
. Густав выделялся на фоне остальных новобранцев: он успел пожить в Вене, говорил на немецком и на польском, но работал подмастерьем мебельщика и был беден, а армия гарантировала в этом смысле определенную стабильность. Внешний антураж тоже производил впечатление: Австрийская империя когда-то была величайшей в Европе, и до сих пор в ее армии сохранялись гусары и драгуны, яркая, нарядная форма и традиции роскошных парадов с флагами, украшенными двуглавым орлом, развевающимися над войсками.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу