Альфонз Беднар - Дом 4, корпус «Б»

— Куда вы дели мои десять крон? Мне подарила их штявницкая тетя, и я должна была положить их в банк! Товарищ учительница раздала нам книжки, чтобы мы принесли то, что накопили. Что я теперь принесу? Что положу в банк? Я так хотела положить новые красивые десять крон… Ты их взял, отец, ты, — Ольга повернулась к отцу, который уже держал обоих мальчиков за руки, — ты взял, ты, потому что куришь и пьешь, ты взял их у меня — и должен сейчас же вернуть мне такие же десять крон, иначе завтра я не пойду в школу.

Ольга расплакалась.

Подгайский не сдержался и тыльной стороной руки, пальцами ударил ее по щеке, залитой слезами. Ольга разрыдалась и бросила сберкнижку.

— Сейчас же подними! — приказал Подгайский. — Поняла? Сейчас же подними ее и убери!

Ольга с плачем прижалась к матери, обняла ее.

Рассерженный Подгайский отправился с сыновьями на прогулку. Он не разговаривал с ними сегодня, ничего им не объяснял, не читал нотаций, просто отпустил их побегать среди деревьев по траве, а сам задумчиво прохаживался, радуясь холодному ветру, который выдувал из него горячий гнев и мокрое, липкое расстройство. Через некоторое время он улыбнулся, не понимая, почему у него в голове мельтешат: «Квартиры… Свободный участок… Куплю… Продам… Продается… Куплю… Куплю… Разное… Куплю… Куплю бетономешалку… Куплю надгробный камень из черного мрамора… Срочно куплю дом — коттедж с 2—3 квартирами (всего восемь-девять комнат), с садом в Братиславе. Цена до 600 000. Предложения под девизом: „Плачу наличными. Взамен предоставлю квартиру“… Продаю по семейным обстоятельствам…» Вдруг Подгайский замер. Нет, это не просто примелькавшиеся слова, это слова, которые звучали в этом году, в марте, в апреле… «Плачу наличными!» «Цена до 600 000!» — а он вот дал пощечину Ольге из-за того, что забрал у нее десять крон, просто так, не подумавши, и на эти десять крон выпил две кружки пива и съел сто граммов чабьянской колбасы. Он задумчиво шагал по сухому тротуару. Холодный ветер дул ему в разгоряченное лицо, вертелся на сухой земле и поднимал с нее пыль и мелкий песок.

— Привет, коллега! — поздоровался его знакомый корректор из типографии, издали протягивая руку. — Привет!

— Привет!

— Привет!

— Гуляете?

— Да вот, гуляем понемножку. Хотя солнце еще не греет, для прогулок холодновато, но мы с женой решили пойти посмотреть, будет ли наконец весна или нет. По радио опять предсказывают похолодание…

Подгайский покачал головой.

— Тебе, выходит, радио не в счет.

— Да нет, почему же…

— Ну, конечно, — сказал Подгайский, — проверяешь погоду на местности.

— Что с тобой, Феро, — спросил его знакомый, — у тебя что-нибудь случилось? Ты явно не в духе. Вид, будто тебе надавали оплеух.

— Да, мне нездоровится… — Подгайский начал поглядывать в парк, где там его ребятишки.

— Нам пора быть умеренней! — разглагольствовал знакомый. — Мы вступаем в опасный возраст, от многого уже придется отказываться, а попадешь к врачам, они запретят все, все. Все, что вкусно: сигаретку, рюмочку, кофеек. Это современный подход к больному: вето на все — ужины, завтраки, а взамен — антибиотики. Остерегайтесь кофе, остерегайтесь пивка и сигарет!

— Извини, — сказал Подгайский, — я должен поискать мальчиков, а то как бы они не потерялись!

Они разошлись.

Над Дунаем пронеслись два реактивных самолета.

Вечером, когда мальчики уже спали (набегавшись на ветру, они уснули рано), жена принесла Подгайскому ужин. На фарфоровой тарелочке — брынза, смешанная со сливочным маслом, лучком, перцем, свежий хлеб и чашка чаю.

Подгайский отпил из чашки, отрезал тупым ножом кусок мягкого хлеба (он плохо резался, и это его разозлило) и намазал его.

— А ты, Ирка? — спросил он жену. — Почему ты не ешь?

— Я купила…

— Почему не ешь?

— Я не буду ужинать, — сказала она и подсела к мужу.

В кармане халата она нащупала билеты в кино. Пришлось послать за ними Ольгу, подумала она. Девочка перестала плакать из-за своих десяти крон и обижаться за пощечину, пошла, принесла билеты…

— Я не буду ужинать, — повторила она и собралась говорить дальше. — Я купила…

— Почему? — Подгайский показал головой на ужин.

— Не хочу, я этого… не люблю.

— Я тоже нет, — сказал Подгайский и без аппетита откусил мягкого хлеба. — Я бы лучше…

— Я бы тоже лучше — не только ты…

— Что бы ты лучше, что опять?

Она посмотрела на мужа с упреком, глаза у нее прищурились, и она взорвалась: