Альфонз Беднар - Дом 4, корпус «Б»

Мацина принес карты, сигареты и вымытую венецианскую пепельницу.

— Где они? — спросил он. — Почему не пришли?

— Наверно, забыли про карты, может, вообще не придут.

— Закуривайте, пан инженер! Может быть, это приманит их. — Мацина разложил полукругом карты на раскладном столе. Ярко засияли черви, бубны, пики и трефы.

— Может быть, вот они приманят третьего и четвертого.

Курили и ждали.

Спустя какое-то время пришел длинный, тощий Файоло, поклонился, сказал: «Доброе утро!», улыбнулся широким ртом, выпяченной челюстью и белыми зубами и, хотя уже был переломлен у щиколоток, в талии и в шее, переломился еще и в коленях, весь переломился, сложился на раскладном стуле и положил на стол маленький радиоприемник, который тихо повизгивал венские песенки.

— Извините, что я пришел так поздно — я боролся с «мутью»!

— С «мутью»? — удивился Павловский.

Мацина хотел спросить то же самое. Его обидело, что Павловский опередил его.

— Ну я с ней расквитался.

Мацина больше ничего не спросил.

Павловский тоже, чтобы не опередить Мацину.

— Такая проблема — школьный урок, — сказал Файоло. — «Муть» разливается по мозгам, въедается в них, и, пока не избавишься от нее… Да вы сами знаете…

Он испугался, чувствуя, что «муть», и отнюдь не школьная, опять засела в голове: по солнечной стене слетела серая тень — это голубь сел на окно и заглянул ко мне, не началась ли в комнате моей весна… Ох, чтоб ее, вот уж «муть», так «муть»! Тухлятиной отдает, похуже древесного грибка. Не мешало бы очиститься от нее! Давно пора! Ее нельзя оставлять в мозгу, нет и нет! Может, это удастся сделать здесь, на балконе, может, еще быстрей, чем там, в котельной… Что, если про эту игру или игры, которые здесь будут, узнает Тадланек? Не пойдет ли он сразу к маме Белы? Он на такое способен! Да нет, пожалуй, нет…

— Ну как, пан Файтак?

Файоло посмотрел на Мацину.

— Как мы сыграем со шведами?

Минуту-другую они говорили — Мацина и Павловский. Файоло не следил за матчами, он даже не знал точно, говорят они про хоккей или про футбол, ему было безразлично, он думал о длинноногой Беле Блажейовой. Мацина мысленно беседовал со своей подругой, знакомой, то есть с Ирен. Как все обманчиво в мире! — думал он. Ведь она даже не знакомая в прямом смысле, не подруга, нет, она пр этом осто дорогостоящая жена, но он на ней, вероятно, не женится… Пожалуй, что нет… Павловского же не оставляло в покое будущее человечества, он все раздумывал над мыслью Мацины об убожестве жизни без бухгалтеров… По солнечной стене слетела серая тень — это голубь сел на окно и заглянул ко мне, не началась ли в комнате моей весна… Елки зеленые! Прочитать эту «муть» Беле? Помрет со смеху!

На балконе было приятно, дул ветерок, не принося запахов дыма городского дна. На высокой телевизионной антенне ворковали голуби, рядом, на антенне повыше, пел черный дрозд. Ветерок слегка покачивал антенну. Весна была везде. Карты на столе пестрели куда более живо, чем в котельной, пепельница с гондолами блестела и переливалась весенними оттенками.

Их было трое, они ждали четвертого.

А он все не шел.

Подождав немного, они опять закурили сигареты, предложенные Мациной.

Файоло сгреб карты в кучку.

— Пан доктор Мацина здесь рассказывал интересные вещи, — сказал вдруг Павловский. Ему было не по себе. Он не знал почему, но Мацина вдруг показался ему слишком круглым, Файоло слишком угловатым, тощим и согнутым, слишком молодым, и еще ему показалось, что у обоих слипаются глаза. — Вы, наверно, знаете, товарищ Файтак, что такое автоматизация, для чего она и к чему она приведет? — спросил он у Файоло, радуясь, что ему удалось сформулировать вопрос столь точно.

— Еще бы, товарищ инженер! — ответил Файоло.

Такой ответ немножко обидел инженера Павловского, и он решил, что надо объяснить ему, что его как представителя молодого поколения ожидает в будущем. Это надо подать с перчиком! — сказал про себя Павловский.

— Видимо, вы хорошо разбираетесь и в последствиях автоматизации…

Мацина вдруг почувствовал, что в голове у него какой-то неприятный темно-серый туман. Он переползал (это он успел подумать!) у него, как бывшего бухгалтера, через столбики мозга. Мацина испугался конфуза — еще заснет в их присутствии… Он начал прислушиваться, но ему было неинтересно. Ведь это большей частью его мысли, его опыт, что сам по себе человек — никто, никто, если он не кто-то; и если он перестанет быть кем-то, он опять будет лишь никто… но, дескать, это не так. А как? Мол, понятие «человек» надо наполнить достижениями человечества. Ну вот! Веки у него отяжелели. Он старался, чтобы они не закрылись, не слиплись, напряженно слушал Павловского, слушал непонимающе поддакивающего Файоло и приглушенные песенки Вены. Сигареты докурились, на венецианском волнистом море плавали три некрасивых окурка, пепел и обгоревшая спичка. Венецианское пожарище… Говорят, что в Венеции море некрасивое, грязное, пахнет… Мацина смотрел на пепельницу и вспомнил, что у него еще есть Даная работы Ваха. Если бы ее продать! Ну ладно! Кто сегодня купит ее за соответственную сумму? У кого она есть, эта сумма? Один все проест и проживет, другой пропьет, третий, если у него что-то останется, экономит сначала на туристические поездки через ЧЕДОК [14] ЧЕДОК — бюро международного туризма в Чехословакии. , потом на машину, а там на квартиру, на дом. И Данаю лучше убрать… «Берите, пожалуйста!» — предложил он Павловскому и Файоло сигареты, но те вежливо отказались. Чтобы не заснуть, он закурил один. Минутку еще слушал, какая огромная предстоит работа, чтобы ученые, инженеры, художники и спортсмены суммировали все достижения человечества от самого появления этого разумного существа на земле. «Люди будут не просто людьми, этого будет мало, — доносилось до него сквозь какой-то неприятный туман. — Этого будет мало, товарищ Файтак. Каждый должен стремиться, чтобы стать совершенным спортсменом или художником, совершенным ученым или инженером; вот как это должно будет быть — инженер не сможет довольствоваться тем, что он просто совершенный инженер, чтобы не стать…» …петухом на мосту, невольно подумал Мацина и на мгновение отключился. На малюсенькое мгновение. Этого было достаточно, чтобы он очень испугался. Ему не хотелось, чтобы Павловский и Файоло заметили, как ему дремлется, как он спит и не интересуется будущим человечества. Останутся только четыре профессии, но в таком случае мир-то опустеет… И разве может быть такое, чтобы из каждого человека получился совершенный инженер, ученый, художник, спортсмен? Да еще не довольствоваться этим, ну уж! Инженеришка ничего не смыслит, запутывается в собственных незрелых фантазиях… Мацина затянулся сигаретой, и тут же ему пришла в голову спасительная идея. Он взял со стола венецианскую пепельницу. Он будет держать ее, стряхивать в нее пепел — и тогда уж точно не заснет, раз в руке у него будет такая прекрасная вещь, кусок драгоценной стеклянной заграницы, наверное, еще тех времен, когда венецианское море не воняло таким количеством… Да, таким количеством… В Венеции живет много народу, еще больше туда приезжает, приезжает очень много, слишком… Венеция провоняла тем товаром, который каждый турист, и не только турист, привозит с собою, куда бы он ни приехал… Мацина курил, держал пепельницу и слушал. Для больших вещей достаточно и маленьких мгновений, решил он, таких, как малюсенькие цифирки. И сон бывает такой короткий — подумал и впал именно в такой короткий сон. Он видел, как на балкон вбегает Ирен вся в весенних тонах, в розовом легком плаще, в сером летнем платье, в белых туфлях. «Яни, — кричит она, — ты здесь? Я не помешаю тебе играть, да? Ты!.. Тебе не стыдно, обманщик?!» Она кричит на него, лицо у нее странное, какое бывает у женщин после многих пьяных и прокуренных ночей. Ее полное тело выпирает сквозь платье и плащ. «Ты обещал мне, что продашь картину, эту голую бабу с дукатами, а ты ничего не делаешь, сидишь здесь и играешь, играешь!» — «Ирен! — говорит он ей по-хорошему, мило. — Этот инженеришка и этот Файоло — они принадлежат будущему человечества… Я должен поддерживать с ними общественные отношения, постепенно приобщать их к искусству, вызвать в них интерес. У инженеришки денег достаточно, и у отца Файоло тоже, Тадланек ведь не купит Данаю, Мико тоже нет — не бойся, гешефт будет сделан!» — «Плевать мне на твое будущее, мне деньги сейчас нужны». — «Как ты выражаешься, Ирен?» — крикнул Мацина и проснулся.