Альфонз Беднар - Дом 4, корпус «Б»

Я отодвинул от себя тарелку и остатки завтрака и снова осмотрел «Спорт». Когда я пришел, он был пустоват, теперь опустел еще больше. Я взглянул на часы. Уже перевалило за девять, почти четверть десятого… Сколько людей тут сегодня завтракало? Этот вопрос озадачил меня, привел к мысли, что такое заведение, такая роскошная громадина — мрамор, алюминий, стекло, — такое кафе было бы рентабельным, если бы… тут примерно мест двести, двести стульев… если бы люди тут ели, пили, потребляли круглые сутки, вот было бы дело! Кафе окупило бы себя! А так? Десятый час, почти четверть… Уж пора быть тут всем, ведь они должны были прийти в девять! Был такой уговор… Где они ночевали? Тут, в «Спорте», или где-нибудь еще? Может, вроде меня? Я смотрел на секундную стрелку, как весело она бежит над черточками по кругу. Над черточками? — остолбенел я, а не над градусами? Нет, нет. Я тут же поправил себя. Градусов в окружности триста шестьдесят — в этой области у меня пробелы в образовании, — да и как можно было бы поворачиваться на сто восемьдесят градусов, будь градусов только шестьдесят? Тогда бы поворачивались только на тридцать, но так ведь никто не говорит, а если говорит, то говорит, что на сто восемьдесят градусов повернулся, обернулся вот этот или вон тот. Удивительно, что о себе никто этого не скажет, а только о другом. И почему есть еще люди, что говорят об этом в шутку, со смешком, подчас даже с издевкой, а то и со злорадством? Иной раз это кого-то и возмущает… Ведь все совершенно в порядке вещей. Бежишь, бежишь, наталкиваешься на что-то, приходится поневоле поворачиваться, возвращаться, а потом снова бежишь… Точно вода в ручье… Да, так оно, в окружности триста шестьдесят градусов, на триста больше, чем в кружке на часах, да… Мысли мои перескочили на Карольку, не столько на нее, сколько на ее приятно жаркую маленькую кооперативную квартирку, не оставил ли я чего в ней или все мое в портфеле, при мне. Не знаю, подумал я, вернусь ли туда еще когда-нибудь, навещу ли Карольку? Не знаю, да и кто это может знать? Особой охоты я не испытываю. Нет, чересчур она сладкая, и впрямь словно морковный гарнир. А рядом с этой черно-белой прелестью и подавно… Хотя лучше поосторожней! Не стоит уж так зарекаться! Все это только досужие рассуждения после чересчур приятной ночи…

У высокого широкого окна остановилась черно-белая официантка, оперлась на блестящий металлический парапет, слегка отодвинула цветочный горшок с каким-то мечевидным торчащим растением и жаждуще поглядела сквозь стекло через дорогу на «Тузекс» — и не только бросила взгляд, а довольно долго рассматривала витрину, расцвеченную привлекательными вещами.

Интересно, что бы она купила себе? — подумал я. Трудно было угадать, что ей там могло приглянуться, и потому я охотней переключился на самого себя. В женщине необходимо возбудить любовь, обожание, безграничную страсть, а вовсе не влечение к тузексовым бонам. Безграничную привязанность, какую я возбудил в Карольке…

— Девушка, будьте любезны!..

Она, официантка, подошла ко мне — возможно, желая спросить, не предложу ли я ей тузексовых бон на чулки, на свитер. Я не отношусь и никогда не относился к числу людей столь услужливых и потому лишь сказал ей:

— Вы забыли?

— О чем, прошу прощения?

— Обо мне! Вы все кого-то там за окном выглядываете — может, он пройдет или уже идет, — а обо мне забываете, — сказал я ей укоризненно, но так мягко, как только мог, — забываете, что я с удовольствием выпил бы и кофе.

— О да, извините! — Она убежала. Красивые ноги умчали ее необыкновенно легко — и перышко, упавши на коня, было бы тяжелей, чем стаи и прочее на ее таких прекрасных икрах и бедрах.

Кофе не исходил паром.

Я приложил пальцы к чашке, она была холодна.

— Верно, стояла где-то давно налитая, а вы стояли у окна и кого-то выглядывали.

— Кто?

— Что «кто»?

— Кто стоял?

— Чашка с кофе, — сказал я официантке. — Вы еще этого не слыхали, вам никто этого не говорил?

— Что, извините?

— Это банально, глупо, — сказал я, — но кофе должен быть такой, как вы.

— Как я?

— Ну конечно! Черный, сладкий и горячий! — сказал я вполголоса, чтобы не слышали остальные посетители и официантки. И конечно, сказал не без надежды, что банальность эта произведет впечатление. — Что вы черная, вижу, а что сладкая и горячая — наверняка знаю.

— Принесу вам другую, — сказала она и забрала стоявшую передо мной холодную чашку.

Из другой чашки шел пар — восхитительно, аппетитно.