Уильям Уортон - Пташка [litres]

Пташка не хочет, чтобы кто-нибудь видел его аппарат, поэтому мы относим его ночью туда, где у нас раньше была голубятня. Веревочная лестница все еще там: Пташкин старик ее не нашел. Так что все клево.

Наконец в пятницу вечером, после трех недель ожидания, ветер дует как надо. Мы уславливаемся встретиться на следующее утро у таблички с номером дома в семь утра. Когда я туда прихожу, Пташка меня уже ждет со своим дурацким велосипедом и прицепленной перед рулем платформой. Прежде мы тренировались: Пташка вставал на нее, и мы разъезжали так по всему кварталу. Это уже само по себе было для Пташки и меня неслабым трюком. Соседские пацаны, глядя на нас, уссывались со смеху. А нам на них наплевать: подумаешь, банда придурков. Дэну Маккласки, правда, я потом все равно настучал по кумполу. Ну да ирландцу это как слону дробина.

Когда мы подходим к свалке, Пташка надевает свои крылья и начинает бегать, слегка ими похлопывая. Потом разворачивается навстречу ветру, подпрыгивает, хлопает ими как сумасшедший. Мне начинает и вправду казаться, будто ему удается ненадолго взлетать. Он говорит, что может чувствовать такие моменты. Утверждает, что не ел ни обеда, ни завтрака. И сидел на диете целый месяц, чтобы похудеть. Так что теперь он худой как щепка. Он действительно верит, что оторвется от земли и улетит в небо. Я очень рад, что вокруг больше никого нет, а то нас бы точно посадили куда следует.

Пташка продумал все. У него даже есть специальная стойка, удерживающая велосипед в то время, когда он на него уже забрался, а я подаю ему крылья. Потом я берусь за велосипед сам и слежу, чтобы он стоял неподвижно, пока Пташка прилаживает крылья. Он похож на гигантский значок с капота «Роллс-Ройса», вот на что.

На краю склона он сделал специальную отметку. По замыслу в этом месте я должен ударить по тормозам, а он – полететь. Вместе со мной он проверяет все еще раз. Другой бы начал нервничать, ведь предстоит вот-вот сигануть с велосипеда в воздух на скорости миль тридцать пять в час и перелететь через речку шириной в полсотни футов со всем этим барахлом за спиной. Но только не Пташка. Все, что я могу заметить, – это нетерпение. Ему жутко хочется начать поскорей.

Я сажусь на велосипед и начинаю крутить педали как бешеный, стараясь не свернуть с дорожки. Тронувшись с места, я еду по прямой. У меня сильные ноги, и я жму изо всех сил. В таких случаях нельзя выкладываться наполовину. Пташка стоит передо мной в положении для низкого старта, крылья расправлены, он готов взлететь. К тому времени, когда мы достигаем отметки, мы несемся во весь опор – и я жму на тормоз.

Пташка подпрыгивает и устремляется вперед. Он хлопает крыльями, будто какая-нибудь заводная чайка. В течение нескольких секунд он летит, растопырив ноги, набирая высоту, словно гигантская птица с серебряными крыльями. Он действительно начинает подниматься, но теряет скорость и заваливается в штопор. Там, уже за холмом, он падает – ногами вперед, расправив крылья, которыми еще взмахивает, но как-то кособоко. Они рассчитаны на то, чтобы махать ими вверх-вниз, когда Пташка находится в горизонтальном положении. Но какое там горизонтальное! Он падает в речку, не переставая без толку молотить воздух крыльями.

Я бегу к нему. Съезжаю на заднице вниз по куче горелого мусора, зола набивается мне в туфли и в другие места, она везде. При этом от меня здорово достается какой-то зазевавшейся крысе. Когда я подбегаю к берегу, Пташка стоит посреди речки и снимает крылья.

– Ты как, Птаха?

– Нормально.

– Примерно так же ты говорил, когда свалился с того газгольдера. Ты уверен, что не ошибаешься?

– Ну да, уверен. Когда весишь всего девяносто три фунта, падаешь не слишком-то быстро, особенно если начинаешь парусить, как я. Так что я падал совсем медленно.

Пташка просто не отдает себе отчета в том, что случилось. Он вылезает на берег, выправляет на крыльях погнувшиеся закрылки и хочет все начать снова. Я говорю ему, что он разобьется и что я не хочу в этом участвовать.

Мы карабкаемся по склону горы жженого мусора, еще больше золы набивается в наши старые башмаки, волочем за собой крылья. Когда мы забираемся наверх, Пташка пытается мне доказать, рисуя прутиком на золе посреди своей взлетной полосы какие-то чертежи, что при его небольшом весе и ускорении тридцать два фута в секунду за секунду скорость его падения перестанет возрастать после первых футов двадцати. Он рассказывает мне, что уже научился прыгать с высоты двадцать футов – поджимая ноги и переворачиваясь в воздухе. Он просто сбился с дыхания, вот и все. Ему удалось себя убедить, что он может спрыгнуть с любой высоты и не разбиться. Вот это уже действительно дурдом.