Уильям Уортон - Пташка [litres]

– Святой Боже! Я умру от потери крови! Останови ее! Помоги, Эл! Господи, помоги мне!

Руки трясутся, но мне удается снять ремень. Я накладываю его, как жгут, на ногу Харрингтона в том месте, где он сам сдавливает ее руками. Затягиваю изо всех сил и пытаюсь закрепить. Пальцы становятся скользкими от крови. Наконец мне удается сделать это с помощью медной бляхи. Харрингтон отпускает руки, теперь кровь сочится тонкой струйкой. Я достаю пакет первой помощи и вынимаю бинт. Накладываю большой тампон на рану и прибинтовываю выше ремня. Достаю аптечку и заставляю Харрингтона проглотить таблетки, которые надо принять при ранении. Вспоминаю, что забыл про стрептоцид, и пытаюсь приподнять бинт, чтобы засыпать его внутрь. Кое-как мне это удается. Харрингтон откидывается назад, опирается на локти и, наклонив голову, искоса глядит на почти оторванную ногу. Ее оторвало вместе с ботинком, и на ней видны кости там, где с них содрано мясо.

Мне боязно вытаскивать из другой ноги куски шрапнели. У Харрингтона быстро наступает шок. Его лицо совершенно белеет, и он все время кричит. К черту Ричардса: надо идти за санитарами. Наверное, они все еще околачиваются на лесной опушке. Вспоминаю, что так ничего и не сказал Харрингтону. Стараясь, чтобы мой голос не дрожал, говорю:

– Не двигайся! Я приведу санитара!

Харрингтон кивает. Он закусил нижнюю губу и держится за неоторванную ногу. Я осторожно кладу культю на его каску. Дулом вниз втыкаю в землю его винтовку, чтобы парня могли найти санитары. Бросив на него последний взгляд, начинаю спускаться вниз по холму.

Господи, все поле нашпиговано минами! Я иду вдоль рядов мин и перешагиваю одну растяжку за другой. Просто поразительно, что я могу это делать. Может, мне удалось что-то в себе преодолеть. Пройдя вниз по склону ярдов двадцать, я осматриваюсь, чтобы запомнить дорогу и привести потом санитаров. Харрингтон приподнимает руку: он все время следил за мной. Я машу в ответ и продолжаю спускаться. Не успеваю сделать и трех шагов, как раздается взрыв жуткой силы. Оглядываюсь и вижу, как взлетает в воздух обмякшее тело Харрингтона. Оно переворачивается в воздухе и плюхается на землю. Я бегу назад, перепрыгивая через мины и растяжки.

Еще издали видно, что его разорвало пополам. Вместо живота у него дыра. На лице никаких признаков жизни. Он мертв. Его внутренности блестят и шевелятся, источая последние струйки крови. Я отворачиваюсь, чтобы этого не видеть, и снова бегу вверх по склону.

Теперь нет повода возвращаться. Подбежав к Харрингтону, я осторожно опускаюсь на колени. Очевидно, позади него, как раз между локтями, оказалась противопехотная мина. Она была там все время. Наверное, он просто лег на спину. Страх опять сжимает меня, как тисками.

Не знаю, сколько времени я провожу рядом с Харрингтоном. Может быть, две минуты, а может, и все двадцать. Сознание время от времени выключается, мозг отказывается работать. Похоже, я плачу, причем это от души.

Становится все светлее, туман поднимается, и видно, как над Ройтом встает оранжевое солнце. Нужно что-то делать. Я встаю и начинаю карабкаться наверх. Через мины я перешагиваю, словно через трещины на асфальте; я недостаточно осторожен и отдаю себе в этом отчет. В голове сплошной гул. Так я добираюсь до гребня холма.

Справа я вижу несколько сосен. Наш взвод уже там. Я вижу Ричардса. Все окапываются как сумасшедшие.

– Где тебя носит дьявол? Мы вот-вот отчалим отсюда и через пару минут двинемся к городу! Танки уже там. У кого, черт побери, противотанковые гранаты?

– Харрингтону крышка. Подорвался на мине.

– Хреново! Господи, надо скорее отсюда выбираться! Так у кого гранаты?

– У одного из новеньких. Парень где-то отстал.

– Вот дерьмо-то! Нужны базуки. Минометчики пристрелялись, а если за дело возьмутся еще и танки, нам конец. Где, черт возьми, наш командир?

Выкрикивая все это, Ричардс носится взад и вперед. Он явно напуган не меньше моего, но, по крайней мере, думает, что предпринять. Затем он бежит к остальным. Я валюсь на землю и припадаю к ней. Похоже, теперь ничто не сдвинет меня с места. Будь что будет, я готов смириться со всем. Пусть меня разнесут в клочья танки или возьмут в плен фрицы, пусть меня отдадут под трибунал и с позором разжалуют, только бы поскорее. Я согласен на все. Кончено, я мертв, меня здесь нет. Я не высказываю это вслух, но все равно такие мысли проносятся в моей голове. У меня даже иссяк страх, вообще все иссякло. Я хочу только одного: чтобы кончилась вся эта заваруха.