Уильям Уортон - Пташка [litres]

«…Проблема в том, что многое во мне самом представляет для меня загадку. Всю жизнь я трудился над тем, чтобы вылепить себя заново, подобно тому как культуристы создают себе новое тело, накачивая мышцы согласно рекомендациям и картинкам из журнала по бодибилдингу. Да вот штука-то как раз в том, что я выстраивал свою личность не изнутри, а снаружи, для защиты от всего, что могло угрожать извне.

Теперь же эта дурацкая личина большей частью порвалась, пришла в полную негодность. Нужно все начинать заново, то и дело заглядывая внутрь себя, чтобы понять, что же там на самом деле творится. Не знаю, смогу ли, выйдет ли у меня. Может, все, что получится, – это сложить вместе куски прежнего Эла, подштопать, а места, где чего-то не хватает, просто чем-нибудь залепить?

Например, мне предстоит научиться жить, испытывая страх. Смириться с ним. Теперь-то я понимаю, что он всегда был свойствен людям и потому бороться с ним не имеет смысла. Без него мы так и остались бы обезьянами, ничего не добившись. Страха вовсе не нужно стыдиться. Он естествен и необходим – как игра или боль. И мне надо научиться с этим жить».

В моем сне птенцы вылупляются из всех четырех яиц, отложенных Пертой. В ее новом выводке один желтенький, а остальные темненькие. Перта говорит, что желтый птенчик – девочка, а темные – мальчики. Я до сих пор не разбираюсь в таких вещах; возможно, мне так и не удастся научиться делать это так, как умеют птицы. А днем вылупляются птенцы из яиц Перты, которые та снесла в гнезде на дереве, – оказывается, она вовсе не стерильна. Так что теперь я спокоен насчет моей Перты. Канарейки в гнездовых клетках спариваются, как сумасшедшие. В пяти гнездах из восьми уже есть полный выводок. Когда для них настанет пора покинуть гнездовые клетки, я всех их пересажу в большую клетку для самок, чтобы в клетке, где прежде жили самцы, могли оставаться мои летуны. Кстати, она тоже начинает заполняться новым поколением птенцов. Гнезда в ней построены из материалов, которые их родители раздобыли на воле. Они весь день то вылетают, то возвращаются обратно – ну прямо как голуби. Приходится все время держать проволочные воротца открытыми. Отверстие слишком мало, а посадочная площадка слишком высоко расположена и слишком узка, чтобы внутрь могла забраться кошка.

Я еще не знаю, что сделаю, когда птенцы подрастут и начнут летать по всей клетке. Мне предстоит решить, оставлять выход наружу открытым или нет. Ведь эти птицы не будут приучены возвращаться на свист и вообще прилетать обратно в вольер. Сообщат ли им родители, как это делается? Поймут ли они, что единственный подходящий для них корм находится в клетке? Пожалуй, рискну и оставлю дверцу открытой. Пока их кормят родители, они будут прилетать назад. Так у них выработается соответствующая привычка. К тому времени, когда они начнут самостоятельно лущить семена, я смогу окончательно понять, возможно такое или нет. Смогут ли они жить на свободе и в то же время оставаться частью живущей в вольере стаи.

В моем сне настоящая жизнь все больше кажется сном. Я летаю, пою, помогаю кормить птенцов. Затем они покидают гнездо, и я учу их летать. Учить их летать на свободе почти так же прекрасно, как летать самому. Обучение искусству полета – это лучшее, что есть в снах, где я летаю. Перта счастлива и уже выхаживает детишек, появившихся из яиц новой кладки. Им уже целая неделя от роду. С птенцами из первого выводка я летаю во все мои любимые места. Некоторые из моих детей, родившихся в прошлом году, тоже частенько присоединяются к нам, особенно самцы, которые не так привязаны к своим гнездам. Для молодых канареек они что-то среднее между дядюшками и старшими братьями и помогают мне их учить. Как это здорово – быть одновременно и папой, и дедушкой. Я чувствую, будто становлюсь братом собственным детям. Как это плохо, что люди уже слишком стары, когда им приходит пора возиться с внуками.

У другой канарейки – той, которую я днем тоже называю Пертой и которая тоже свила гнездо на дереве, – также вылупились птенцы из второй кладки. Кажется, их у нее трое. Гнездо расположено так высоко и так хорошо спрятано, что остается только догадываться. Я бы так и не знал, что они появились на свет, если бы не их писк, когда они просят есть. В моем же сне, кроме Перты и меня, нет других канареек, которые свили бы гнездо не в клетке.

То, как мои канарейки приспособились к жизни на воле, может служить доказательством, что они сохранили многое из своих прежних умений, с той поры, когда их еще не посадили в клетки, – несмотря на проведенные в неволе века и бесчисленные попытки скрестить их с птицами других видов. Я чувствую, что, если бы мои канарейки могли находить подходящий корм, они, пожалуй, сумели бы прожить и без меня.