Уильям Уортон - Пташка [litres]

Дорис не слишком-то обращает внимание на то, чему ее учил отец. Она закладывает лихие виражи, гонит вовсю по дороге, где не разъехаться двум машинам, и пролетает под нависающими над самой дорогой ветвями деревьев, растущих уже в Медии, со скоростью никак не меньше пятидесяти миль в час. На прямом отрезке под каменными сводами высокой железнодорожной эстакады она выжимает почти семьдесят. Она такая маленькая, что, если кто проедет навстречу, он едва увидит ее выглядывающей из-за руля. Я опускаю глаза, наклоняю голову и пытаюсь сосредоточить внимание на ее крохотных серебряных туфельках, нажимающих то на акселератор, то на тормоз. Интересно, что сейчас делает Перта? Что случится с моим сном, если моя верхняя часть впаяется в бардачок, а место нижней части займет раскаленный восьмицилиндровый двигатель?

Она действительно выбрала укромное местечко. Мы сворачиваем на грунтовую дорогу, такую узкую, что ветки с обеих сторон царапают бока нашей машины. Дорис ничего не говорит, только рулит, пристально вглядываясь в темноту, чтобы не въехать в какую-нибудь рытвину. Все идет по полной программе. Я чувствую себя свечкой на именинном пироге, которую вот-вот задуют.

Мы переезжаем на этой чудовищной машине через небольшой ручей, и дорога поворачивает в никуда: впереди только скалы. Дорис наконец останавливает машину, ставит ее на ручник, выключает мотор и гасит фары. Затем она поворачивает ключ зажигания, чтобы радио продолжало работать. В этой машине есть все. Только вот проезжает на одном галлоне бензина всего миль девять; какого черта эта легковушка жрет, словно грузовик?!

Сперва Дорис просто сидит в машине, держась за руль, будто ребенок, делающий вид, что крутит баранку, в то время как на самом деле автомобиль стоит на месте. Я поднимаю голову и сажусь прямо. Поворачиваюсь к ней и кладу на сиденье согнутую в колене левую ногу. Сейчас что-то произойдет. Кажется, мне будет не слишком удобно.

Дорис залезает с коленями на сиденье. В темноте мне видно, что она оставила туфли внизу, рядом с педалями. Протягивает руку с орхидеей на запястье, чтобы я снял ее.

– Хотелось бы сохранить ее на память. – Эти слова она говорит уже в то время, когда я пытаюсь снять в потемках аптекарскую резинку. Она мне помогает, запястье извивается в моих руках, будто змея. Когда я наконец сдергиваю резинку, Дорис берет у меня орхидею и кладет на полочку над бардачком. Я вижу темное увеличенное отражение цветка в изогнутом ветровом стекле, оно кажется мне пугающим. Весь салон наполняется запахом орхидеи.

Я ожидаю, что сейчас произойдет один из тех потрясающих разговоров, которые обычно начинаются со слов: «Я тебе нравлюсь?» или: «Почему ты притворяешься, что я тебе не нравлюсь?» У меня уже было несколько таких. На эти вопросы практически не существует ответа, который не прозвучал бы либо как оскорбление, либо как ложь. Я уже готовлюсь соврать ради великой иллюзии выпускного бала, но мне даже не приходится этого делать. Дорис начинает что-то мурлыкать в такт музыке и клонится ко мне, покачиваясь взад и вперед, словно танцуя. Ах, этот танец в салоне «Бьюика» с автоматической коробкой передач! Я обвиваю ее руками и стараюсь возбудиться. Может, если я сделаю это с Дорис, во сне я сумею повторить то же самое с Пертой. Ведь мой сон состоит из тех вещей, которые мне известны.

Дорис смотрит на меня, и мы начинаем целоваться. Это продолжается долго, и все это время мне с трудом удается делать так, чтобы нос не слишком мешал. Затем она раскрывает губы, так что мне приходится последовать ее примеру. Я стараюсь, как могу. Потом она выдыхает мне в рот, а после начинает всасывать этот воздух обратно! Да так сильно, что я чувствую, как против моего желания воздух начинает поступать мне в рот через мои же ноздри! Боже мой! Это она так целуется или старушка Дорис – вампирша, которая крадет чужое дыхание? И только я успеваю это подумать, как она берет и сует мне в рот весь свой язык! Это все равно как засосать здоровый кусок жвачки. Не могу дышать, разве что через нос. И – просто самому не верится – у меня встает! Оказывается, вся эта дурацкая возня очень нравится моему «старому приятелю». Я пытаюсь скрестить ноги, чтобы скрыть это, а может быть, даже пригнуть его или успокоить, но Дорис не обманешь. Она толкает его животом! Стонет и засовывает язык еще глубже. Ее руки перестают меня обнимать, и я уже думаю, что мы, может быть, исполнили свой долг перед его величеством Балом и все закончено, но она приспускает платье, и из него выскакивают пресловутые сиськи. Теперь они смотрят немного в стороны, а не прямо на меня. И выглядят получше, чем те, в журнале «Нешнл Джиогрэфик».