Александр Ступин - Чёртовы свечи

— Театр? Как сказать, давали нам билеты, мы с моей женой ходили. Не помню только когда.

— Да я вижу, вы — заядлый театрал. Тогда вы меня должны знать. Я — Константин Сергеевич, узнали?

— Как же, конечно, сразу, только не говорил, неудобно было, — промямлил Кузьма, не желая перечить тому, кто минут десять назад называл себя Владимиром. — Пойду прилягу. Голова опять заболела.

— То ли ещё будет, — пообещал Владимир-Константин. — Мы тут такие дискуссии проводим, вам понравится. Обязательно к нам наведывайтесь.

— Отчего ж, как время будет, с работы пораньше пойду, так и загляну.

Кузьма лёг на свою постель. Скрипнула, провиснув, панцирная сетка. Он лежал, не шевелясь: «Психи, а выглядеть хотят нормальными людьми.

А у нас в бригаде наоборот: вроде нормальные, а выглядят как психи.

А с другой стороны, вот смотри: Маркс у них, Блок, Менделеев… Этот то как Ленин, то вообще непонятно кто.

И хоть бы одна сволочь, хоть бы один гад кем-нибудь из народа назвался. Я вот пашу на стройках, как проклятый, всю жизнь… Учение он пишет.

А у нас какие на хрен труды учёные: то материал не завезли, то деньги задерживают инвесторы. А к сдаче по десять часов пашем. Лепим дома хозспособом, по помойкам железо собираем… Учения пишут. Театр, социализм, тьфу!»

Голова его опять стала вскипать. Орать хочется от боли такой… Он встал: «Кузьма я!!!»

— Кузьма? — подскочил Владимир-Константин. — Очень, очень приятно. Нам, русской интеллигенции, совершенно не далеки страдания и нужды простого народа. Вы не стесняйтесь, у нас здесь всё запросто. Это даже замечательно, что вы Кузьма. От вас идёт что-то природное, настоящее…

Тут Кузьма озлился, показалось, что смеются над ним: «Паразиты, итишь их мать, начитанные. Шутки со мной шутить. Мы тоже пошутить умеем».

— Кузьма я. Гегемон.

Все посмотрели на него. Маркс отодвинул тетрадь, Менделеев выглянул из-под одеяла, Блок приподнялся со стула и встал у окна.

— Гегемон? — виновато переспросил Константин.

— Гегемон! — рявкнул Кузьма. — Так вот, мученики, что я вам скажу: объявляю всеобщую трудовую повинность! И это… Военный коммунизм. Сдать продналог. Кто не сдаст, худо будет. Всё, что в тумбочках, на стол. За укрывательство — статья. После обеда все во двор: мести, деревья красить.

— Это же насилие, насилие, — запротестовал вяло Владимир-Константин.

Кузьма с удовольствием громко выматерился и по-комиссарски прошёлся по палате: «Ещё что-нибудь такое услышу…» Ему здесь стало нравиться. Здесь среди нездоровых он чувствовал себя необыкновенно здоровым и нужным. И голова перестала болеть. Без всяких таблеток, что съедали часть его зарплаты.

«Ну что ты там калякаешь, Кырла-Мырла? А ну покажь. Показал быстро!» — стоял он перед больным Карлом, который испуганно прятал за спиной свою тетрадь. Кузьма дёрнул больно его за руку и, вывернув сильными руками слабую кисть Карла, забрал тетрадь: «Так, посмотрим, что тут у нас за "капитал"…»

Половина листков тетради была исписана неровными скачущими цифрами: «2х2=4… 2х2=4… 2х2=4…»

— Да ты у нас гений, да, Карл? У меня внучка пятилетняя больше знает.

Карл обиделся, забегал по палате, хватался за голову, отчего волосы его поднимались, как иголки у дикобраза.

— Я, я пишу… Это «капитал»… Я экономист, учёный. Я учёный…

— Я вижу, какой ты учёный… После обеда будешь мести?

— Мести? Что мести? Мне нельзя, я болен, больному нельзя…

— Болен? А жрать ты хочешь?

— Обед… Обед скоро, — согласился Карл. Он совсем был испуган, его прежний бравый и даже грозный вид, с которым он ещё недавно вышагивал по палате, испарился совсем. Перед Кузьмой стоял жалкий больной человек.

— Карл, или как там тебя, ты меня слушай, пройтись по улице, подышать свежим воздухом, птичек послушать, физически поработать — это полезно. Кто тебе дал эту тетрадь, а? Покажи мне его…

— Он. — Карл быстро указал на машущего руками Владимира.

— Он? Вот этот? Ты его больше не бойся. Ты мне только скажи, если он будет приставать, я его… в угол поставлю и по попе надаю. Понял?

— Больше не будет… приставать? Он говорил, что революцию готовит…

— Да, я тоже слышал. Это что-то плохое, правда? — из-под одеяла нервно, немного заикаясь, заговорил Менделеев. — А я не хочу революцию. И лежать больше не хочу. Я в туалет по-маленькому хочу…

— Иди, я разрешаю. Быстро, пока в штаны не наделал. Ещё у кого какие мнения, товарищи?

— Они все врут. Ренегаты! Предатели!! — закричал из угла Владимир-Константин. Он был напуган.