Владимир Шапко - Синдром веселья Плуготаренко

Несмотря на осеннюю свежесть, парни шли без плащей. Зато в добротных чёрных костюмах, белых рубашках и галстуках. Хорошо причёсанные и вымытые. Точно банковские служащие. От рутины и скуки выскочившие на улицу. Пройтись немножко. Освежиться.

Конечно же, остановили насупленную тётку:

– Здравствуйте! Почему вы не улыбаетесь? Вокруг столько солнца! У вас что-то случилось?

Атеистка Плуготаренко тут же выдала:

– Всё время улыбаются только идиоты. Ненормальные. Понимаете? Да ещё сектанты-хитрованы. Которые не хотят работать. Которые ходят по улицам и впаривают людям всякую чушь. И хорошо, надо сказать, с этого имеют. Вы не встречали таких?

Парни молча пошли дальше. С вытянувшимися похудевшими спинами.

Однако взяли себя в руки и остановили старую пару:

– Почему вы не улыбаетесь, бабушка? И вы, дедушка?

– Чи-во-о? – растянул рот старик. Наверное, на полверсты.

Парни пошли, закидывая головы к небу.

– В горячий цех, вас, паразиты! На стройки всех! – кричал им вслед старик.

Вера Николаевна оборачивалась, злорадно смеялась. Неожиданно увидела Баннову. Баннова шла быстрой метущей походкой, какой ходили манекенщицы Советского Союза в 50-60х годах. То есть – кружась, останавливаясь. И снова прибавляя ходу… Сегодня Вера Николаевна видеть манекенщицу и балерину не хотела никак. Тут же свернула в переулок. И опять – как из огня да в полымя. (Да что же это за напасти такие сегодня!)

Навстречу шёл Уставщиков, тайный давний грех Веры Николаевны, о котором не знал никто, даже Галя Зимина. Верная подруга.

Поздоровались. Остановились. Оба испытывали неудобство. Смотрели в разные стороны. Уставщиков спросил, почему перестал приходить в редакцию со своими снимками Юрий. Вера Николаевна ответила, что не знает. Вдруг сказала:

– Не до того. Влюбился в женщину. – Густо покраснела.

– Ну что ж, хорошее дело. Передайте ему привет от меня. Рад был вас увидеть.

– И я тоже.

Разошлись, наконец. Каждый пошёл своей дорогой. И ведь больше десяти лет прошло, а стыдно было до сих пор. Во всяком случае, Вере Николаевне. Как будто всё случилось с ней вчера…

Это произошло тоже осенью. В городском парке, через который они проходили в два часа ночи. Шёл дождь, было холодно, но на ней уже были тёплые чулки и китайские панталоны с начёсом. Оба под зонтами, они всё время хохотали, вспоминая вечеринку. Потом началось какое-то безумие. Он вдруг принялся её целовать. Зонты кружились, взяв их в осаду, точно не давали им упасть. Потом они оказались в дырявой беседке. Дождь по-прежнему хлестал. Лежащая Вера Николаевна видела его сверкающую пляску на высвеченных поручнях беседки…

Через неделю они столкнулись в коридоре… кожно-венерологического диспансера. И покраснели оба страшно.

– Ты чего здесь, Вера, – спросил он, оглядываясь.

Она сказала, что проходит медосмотр. Что устраивается в столовую на работу.

– А я вот опять с сезонной аллергией. – Он показал запястья в красных цветках. Будто исхлёстанные крапивой. Как в наказание. Не надо было лапать меня в парке, пронеслось у Веры Николаевны. В то время – ещё просто Веры.

– …Осень. Да. Обострение… Ну, всего тебе!

И они разошлись, наконец. И не знали, куда теперь. В какой кабинет.

Жили они в разных районах Города. Но какой-то рок по-прежнему сводил их, сталкивал нос к носу. И почему-то в самых неожиданных местах. На городском съезде в перестройку, куда были выбраны оба делегатами, они вдруг оказались в тесном президиуме рядом. Плечо к плечу! Однажды они столкнулись в бане на Холмах: он с веником, она без веника, но со своим эмалированным тазом. Один раз они ехали в переполненном трамвае, причем он, гораздо выше ростом, прижатый к ней, точно запрятывал её у себя на груди, мотаясь вверху подобно мучающемуся жирафу. Такая же история случилась однажды в утреннем автобусе. Только в нём – уже она упиралась ему руками в грудь. Никак не могла его от себя отдавить.

А ведь вообще-то их звали даже идеально для мужа и жены – Вера и Гера. Но у него была семья, росли два сына, а ей нужно было заботиться о сыне-инвалиде. С годами из Веры и Геры они превращались в Веру Николаевну и Германа Ивановича, однако по-прежнему при редких, всегда неожиданных для них встречах чувствовали себя нехорошо, не знали, о чем говорить. А пройти мимо и просто кивнуть – духу не хватало ни ему, ни ей. Почему-то нужно было всегда останавливаться. Что-то говорить, мямлить. Отводя глаза друг от друга. И уж потом только разойтись…