Василий Кондратьев - Показания поэтов [Повести, рассказы, эссе, заметки] [litres]

В свою очередь, именно у Гоголя находится первое заметное упоминание наркотика – опиума – в русской литературе 90. Это тот эпизод из повести «Невский проспект», посвящённый грёзам героя, художника Пискарёва, в котором сегодня, благодаря новому переводу «Исповеди англичанина, употребляющего опиум», удаётся найти точные следы знакомства Гоголя со знаменитой книгой Томаса Де Квинси. Точнее сказать, опиумные сновидения Пискарёва совершенно очевидно перекликаются с наиболее красочными и «литературными» картинами подобных сновидений, которые Гоголь мог прочесть в первом русском издании «Исповеди англичанина…»: на самом деле с теми вставками, которые добавил от себя переводчик книги, вышедшей в Петербурге в 1834 году под именем популярного в то время Чарльза Мэтьюрина. Однако, если внимательно рассмотреть этот вопрос, может показаться, что впечатление, которое должна была произвести на Гоголя книга Де Квинси, значительно шире и серьёзнее, чем просто удачная находка для обычного писательского заимствования. Ведь «Исповедь англичанина…» оказала сильное воздействие и на другого автора, вошедшего в русскую литературу по его следам – на молодого Достоевского – и если простой анализ гоголевского текста может иметь проходное значение, то такое совпадение уже свидетельствует о бóльшем. В книге Де Квинси Достоевского могли привлечь, разумеется, отнюдь не достаточно скудные там описания грёз, не сами по себе грёзы. Раздвоенная личность героя, ещё более растерзанная между мучительной жизнью и жаждой немедленного счастья, – благодаря Гоголю и Достоевскому это стало сильнейшим, классическим образом в русской литературе. В этом смысле тот психологический автопортрет, который даёт в «Исповеди англичанина, употребляющего опиум» Томас Де Квинси, оказался необыкновенно близок русским авторам и, можно даже сказать, предвосхищает многие прославленные достижения их прозы. Можно, кстати, вспомнить, что восторженно принявший выход «Романа с кокаином» Дмитрий Мережковский сравнивал манеру его автора с Достоевским тридцатых годов нашего века . Однако мог ли М. Агеев, кто бы он ни был, знать «Исповедь англичанина, употребляющего опиум», ведь в том, как рассказывает историю своей жизни и зависимости от кокаина его герой Вадим Масленников, можно увидеть приблизительную параллель к скитаниям и страданиям юного Де Квинси? В том случае если это действительно Владимир Набоков, то очень соблазнительно согласиться. Тогда можно вспомнить тот портрет книжного петербургского юноши-гимназиста 1916 года, который оставил в своём романе «Козлиная песнь» сверстник Набокова Константин Вагинов. В главе «Детство и юность» неизвестного поэта он рассказывает о кафе, куда этот гимназист заходил брать кокаин, и о тех видениях, где за картинами хмурого и неприютного города чувствуются страницы «Исповеди…». Но, исключая культуру гимназиста, этот портрет достаточно типичен. Даже если Марк Леви или просто М. Агеев не был знаком с книгой Де Квинси, его роман всё равно перекликается с ней через традиции русской литературы 91, и это тем более показывает, что «Исповедь англичанина, употребляющего опиум» занимает в этой литературе особое место.

Знакомство с «Исповедью англичанина…», которая вот уже на протяжении почти двух веков остаётся классическим произведением литературы, посвящённым наркотику, заставляет многое рассмотреть и в точно такой же классической русской книге, как «Роман с кокаином». Обе эти вещи должны разочаровать того любознательного читателя, которого в них привлечёт опасная тема и интерес к неизведанным психическим приключениям. По сути дела, ему следует обратиться к такой литературе, как, например, «Опиум» Жана Кокто, «Джанки» Уильяма С. Берроуза и к книгам Пола Боулза и Анри Мишо, посвящённых гашишу и мескалину; во главе этого списка стоит, разумеется, «Искусственный рай» Шарля Бодлера. Какие бы отношения ни связывали этих авторов с наркотиками в жизни, в литературе они обращались к ним как исследователи, обдумывающие собственный или чужой опыт, чтобы проверить границы представления человека о вещах в мире. Однако как у Де Квинси, так и у Агеева, описания воздействия наркотиков имеют совершенно другое значение. Ведь, строго говоря, ни «Исповедь англичанина, употребляющего опиум», ни «Роман с кокаином» не создавались как произведения, посвящённые наркотику. Роман Агеева прежде всего является такой же исповедью характерного для своей эпохи отречённого от жизни человека, как и книга Де Квинси. В обоих случаях встреча рассказчика с опиумом или с кокаином происходит по несчастной случайности, хотя эта случайность и представляет собой закономерный жизненный симптом, который приводит к суровому моральному выводу. Оба автора, по сути, пишут «романы воспитания». Агеев, как и Де Квинси, – автор-моралист. Но это не такая мораль, которая высказывается от имени авторитета в простых выводах. Это ещё более суровая картина человеческой безысходности, которая не находит решения ни в прошлой морали, ни в такой её противоположности, как наркотик. Пожалуй, в беллетристическом «Романе с кокаином» эта картина вырисовывается даже более отчётливо. В отличие как от писателей, специально посвятивших свои книги наркотикам, так и от авторов романтической прозы, занятых восхвалением грёз и сновидений, кокаин у Агеева имеет место несчастного случая , то есть отнюдь не экзотического порока, а такого типического факта, который может подстерегать любого человека. Признание такого факта, ведущее к скрупулёзному и безжалостному анализу всей жизни рассказчика, заставляет достаточно обычно в целом, по старым меркам созданный «Роман с кокаином» сделаться новой книгой из совершенно другой эпохи, чем та, которой принадлежала прежняя русская литература.