Василий Кондратьев - Показания поэтов [Повести, рассказы, эссе, заметки] [litres]

Первый проблеск стыда, сделавшего физическое устройство других детей наиболее любопытным, что видел в них Маврик, был связан со страхом того, что ты можешь оказаться уродец. Это была постоянная тема для обсуждения и более или менее безобидных шуток и розыгрышей среди дачных детей и детей из общества. Например. Маленький Петя, который однажды был вынужден обнажить свою попу в присутствии Юры Ермолова, прожил в ужасе целую зиму, потому что Ермолов объяснил ему по секрету, что все люди имеют одну целую попу и что раз Петя родился с двумя, то его, когда он вырастет, обязательно заберут в Кунсткамеру, где живут все уродцы. К сожалению, пляжный сезон был достаточно далеко. От самоубийства Петю спасла исповедь перед дедушкой, который немедленно приспустил брюки, и мальчик вернулся в уверенное состояние духа (хотя у него в глубине всё-таки поселился червяк сомнения. По крайней мере, затаённый восторг взрослого Пети перед любым проявлением задницы трудно объяснить другими причинами). Самому Маврику, который однажды провёл летний сезон во враждебной ему дачной местности, где его звали по фамилии дедушки с бабушкой, испортили отношения с чужими детьми прелестные немецкие шорты с откидным передком на двух молниях. Я позволю себе напомнить, что речь идёт об условиях жизни в эпоху, когда вид обнажённого тела не был особенно распространён даже в мире взрослых, если не считать художественного музея. Вот именно у ребёнка с эстетическим воспитанием, как Маврик, опасения собственного уродства стояли выше заурядных предрассудков и были в большей степени такой формой любознательности, которую хороший тон требует связывать с некоторым самоуничижением. <���…>

В сентябре и в октябре 1998 года в зале одного из Больших просветов Зимнего дворца можно увидеть прославленный шедевр Франсиско Гойи-и-Лусиентеса: картины «Маха одетая» и «Маха обнажённая» были предоставлены музеем Прадо в обмен на приезд в Испанию работ Леонардо и Караваджо. Эту возможность познакомиться со знаменитой парой картин Гойи можно считать привилегированной, учитывая опасения испанской стороны, которые выразились в долгом ожидании выставки и связаны с положением дел в России. Так что, пропустив выставку в Эрмитаже, русские любители искусства в обозримом будущем смогут увидеть эти произведения Гойи только за рубежом.

В знакомстве с полотнами Гойи волнует то, что его искусство принадлежит эпохе, где мы всё ещё находим живые сопоставления с нашей, но уже не спорим о них за давностью лет; к тому же он – один из таких великих людей прошлого (как его сверстники – Гёте и Сад, или младший современник – Бетховен), жизни которых не выходят из обязательного круга чтения, даже при том, как узок круг этих книг в России. Например, «Гойя», биографический роман Лиона Фейхтвангера, многие годы пользовался широкой популярностью у советских читателей; сегодня на книжных прилавках легко найти большой очерк, который посвятил Гойе очень читаемый в России испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет. Обе книги – больше, чем просто рассказы о замечательном художнике. Как для Ортеги, так и для Фейхтвангера канва жизни, которую увековечило искусство Гойи, имела силу такого ключевого события XX века, как война в Испании. В свою очередь, именно литература и история долгое время помогали русским представить себе то великое значение испанского художника, о котором было труднее судить только по знакомству с его работами: что касается живописи, это знакомство было совсем слабым. Ведь даже очень хорошие репродукции, которые можно рассматривать в альбоме, представляют собою, по сути дела, только иллюстрации к книгам.

Замкнутость человека, сосредоточенного на сновидениях, переплетается у Гойи с богатой канвой переживаемой эпохи, и это придаёт его одинокому искусству масштаб, которого не имели такие художники, как Блейк или Фьюзели, с которыми при его жизни связывали романтический гений искусства, способного проникать в сумрачное начало жизни. Именно Гойя, как в светлую, так и в чёрную пору его искусства, стал воплощением этого гения. В силу судьбы, то животное зверство жизни, художником которого ему пришлось стать, сделалось историческим образцом, и распад, который это вызвал, тоже вошёл в легенду. В своих галантных сценах и в парадных портретах Гойя был придворным живописцем в обществе, где полное человеческое разложение имело в то же самое время выгодные для художника изысканность или колоритный вид. Колорит таких светских полотен, поздний образец которых представляют собой «Маха обнажённая» и «Маха одетая», сродни светлому внешнему безверию в аристократизме позднего XVIII столетия, где имеется особое изящество, потому что только оно служит решением духовного ужаса и неизвестности. В отличие от такой родственной ему литературы, как «Влюблённый дьявол» Жака Казота, светлые и сумрачные проявления искусства Гойи создают разные линии и даже разные этапы его творчества: светлая сторона видна в его светской живописи, а сумрачное содержание, сделавшее имя Гойи великим, выразилось в графике и в поздних «Чёрных полотнах», которыми он расписывал стены своего уединённого дома.