Лев Николаев - Тополиный пух - Послевоенная повесть

Павел Андреевич опросил в Никольском всех, кто присутствовал при казни Шурки, его матери и партизана, несколько раз подходил к дому, где жил священник. Дом и сарай стояли заколоченными.

Обо всем этом Павел Андреевич и поведал Сережке, который прослушал всю эту историю чрезвычайно внимательно. Единственное, что показалось ему странным, почему он никогда раньше не видел Ольгу, ведь она же жила совсем рядом с Никольским — дом священника он хорошо знал. Но потом, подумав, Сережка решил, что все-таки Ольгу, наверно, видел. Просто не знал, что это она.

А Павел Андреевич продолжал:

— Этот эпизод ареста партизан я и хочу изобразить на своей картине. Хочу изобразить то, как юный партизан защищает своего старшего товарища, защищает бессмысленно, наивно… Но поступить по-другому не может… Он как бы до конца этим самым выполняет свой долг, закрывая грудью раненого и вступая в неравное единоборство с офицером, всем немецким отрядом… Понятно тебе, Сережа?

Сережка кивнул.

— А теперь представь, что ты Шура… Ты пришел выручать человека, которого много раз видел в лесу — ходил к нему на связь, ведь ты — партизанский связной. Пришел ты выручать партизана, конечно, не один — там в лесу, совсем рядом, много партизан. Но тебя послали к сараю на разведку одного. Ты должен разведать там обстановку, все ли у сарая спокойно и нет ли поблизости немцев. И вот, когда ты уже поговорил с Ольгой, узнал, что все спокойно, и направился обратно, чтобы сказать это партизанам, тебя фашисты схватили, ведь недалеко от дома была их засада… Они схватили тебя и повели к дому священника, куда уже привезли твою мать, и начали все там обыскивать: сад, сарай… Сначала ты не понимал, что происходит. Почему тебя схватили, ведь ты только пришел к Ольге, как велела мать, спросил, почему она не топила печь, да взял у нее соли. Но потом начал понимать, что стоит за этой произнесенной твоей матерью фразой что-то важное. Такое важное, что и привело сейчас немцев в дом священника. А когда ты увидел, как немцы выносили из сарая раненого партизана, то понял все. Понял, что ты находишься при предательстве… «Но кто предал? Кто? Кто сказал немцам о партизане? А там и обо всем остальном?» И тут ты заметил Ольгу. «Она! Конечно, она! А кому же еще? Кроме нее, здесь никого не было». Ты посмотрел на Ольгу, и ваши взгляды снова столкнулись. Совсем по-другому смотрели вы теперь друг на друга, чем тогда, когда ты несколько минут назад подходил к ее крыльцу. Ненависть и злость вошли в тебя сразу же. «Предательница! Ты — мерзкая предательница!» — готов был крикнуть ты, но сдержался — что-то остановило тебя, когда ты еще раз взглянул на Ольгу. Ты почувствовал, что она тебе хочет помочь, хочет сделать что-то такое, чтобы тебя отпустили. «Нет! Это не она предала! — подумал ты. — Но кто же тогда? Может, ее отец, священник Никодим? Но где же он? Здесь его не видно». Ты еще раз посмотрел на Ольгу и уже твердо решил, что она не предательница, — Ольга рвалась к тебе. Но тут офицер подошел к раненому партизану. Ты не слышал, что он ему сказал, а только увидел, как офицер изо всей силы ударил партизана по лицу. Ты не помнишь, как вырвался из рук державшего тебя немца и оказался рядом с партизаном и офицером. «Не бейте его!» — Павел Андреевич крикнул так, как будто сейчас действительно кого-то били. — Вот этот момент, эту секунду, мне и хочется изобразить, — сказал он после долгой паузы и замолчал снова — хотел, чтобы его рассказ как следует отложился в Сережке.

…Не увидев из трубы дыма, партизаны забеспокоились. Может быть, Ольга предала? И их раненого товарища уже нет в живых? Хотя нет… Немцы не такие уж глупые. И если они узнали бы, что на дым еще кто-то может прийти, печь обязательно топилась бы. А может, они что-то другое задумали?..

Вопросов появилось много, сомнений тоже. Но главное, что волновало партизан, не случилось ли чего с их товарищем. Надо было узнать, что с ним. Но как?

И тогда они постучались ночью в деревне в крайнюю избу.

Открыв дверь и впустив пришельцев, Степанида увидела в отражении лунного света у каждого на груди автомат.

— Кто еще есть в избе, тетка? — спросил тот, который был выше.

— Никого… Один мальчонка… Сын. Он спит. А вы кто будете? — беспокойно спросила Степанида.

— Свои.

«Кто это «свои»?» — еще тревожнее побежали мысли.

— Партизаны мы…

«Партизаны?.. А вдруг это немецкие запроданцы? Не партизаны, а запроданцы… И пришли сюда затем, чтобы что-то выведать… Ну, как же! Так и есть, запроданцы!» — пыталась Степанида рассмотреть в темноте лица гостей.