Пер Энквист - Библиотека капитана Немо [Роман]

Я сидел наверху, в лесу, в тот день, когда сплавляли последыши. Они ничего не заметили. Пришло время строить судно, которое воссоединит меня с Ээвой-Лисой.

В детстве я часто размышлял, что за человек, собственно говоря, Юханнес.

Становишься в тупик. Определить, что ты за человек, и то нелегко. Каким ты должен быть — еще тяжелее. Когда я был маленьким, я хотел быть как Юханнес, но оставался самим собой. В этом-то и заключалась проблема.

Юханнес был скор на ногу и, ежели хотел, умел быстро говорить. Ему все легко удавалось, и в деревне его все любили. В парусиновых туфлях он бегал быстрее всех. Если мы рыли пулеметный окоп в карьере, он никогда не боялся, что тот обвалится ему на голову. Когда кошка Эрикссонов прыгнула на рыболовный крючок, и крючок застрял у нее во рту, и она жутко кричала, Юханнес бросился к кошке и вытащил крючок. Все остальные, я особенно, только стояли и глазели. Однажды он заснул в молельном доме, и никто не возмутился. Когда в «Коппру» привезли пять кило бананов, он, хоть и не имел денег, купил три штуки, прежде чем кто-нибудь успел открыть рот, и заслужил похвалу Юсефины. Никому и в голову не могло прийти, что привезут бананы. А он быстро соображал.

Юханнес все делал как нужно. Я ни разу не обозвал его мерзким Иудой. Но после этой истории с Врагом и Ээвой-Лисой он стал меня бояться. Ведь я единственный, кто знал, а к тому, кто знает, надо держаться поближе и не ссориться с ним.

Поэтому он послушался, когда я сказал ему о пещере Франклина. И вопросов не задавал. Но коли кого обменяли, как нас, у тех появляется что-то общее. Одного увели, другого привели. Но все равно обменяли. Это вроде как когда в глазах двоится.

Я велел ему. И он послушался, в тот июньский день, когда сплавляли последыши.

С каждым днем сигналы становились все яснее.

Я совсем перестал разговаривать, чтобы собраться с силами. Как-то я сидел, опустив ногу в ручей, наверх всплыла пиявка и уселась мне на ногу, но кровь сосать не стала. Просто села, таким движением, каким гладят лошадиную морду, на мою ногу.

Это было очевидно. Я смотрел на нее с утвердительной улыбкой. Она уплыла, без единого слова.

Мы спустили бревна в воду, самое длинное поместили в середину, два других по бокам, и скрепили их поперечным брусом. Впереди прибили гвоздями поперечную доску, посередине три доски, сзади еще три. Мы пользовались шестидюймовыми гвоздями, и только сзади — трехдюймовыми.

Я сказал, довольно громко:

— Когда плот нам больше будет не нужен, мы отдерем доски и вытащим гвозди. Если оставить гвозди, они могут испортить лезвие пилы, и работающие на сдельщине потеряют деньги. Нельзя забывать про сдельщину.

Юханнес не ответил, как будто и не слышал моих слов.

Я был доволен, что сказал это. Он бы, пожалуй, никогда не вспомнил про гвозди и пилу.

Я начал объяснять, потому что мне было приятно объяснять. Я объяснил, как важно, чтобы плот выдержал нас обоих. Я знал, что мой вес 52 кг. У него приблизительно такой же. Так что плот должен выдержать 100 кг, но дерево сухое и плавучее.

На это ему нечего было ответить.

Я подумал и об оснащении. Я взял у Свена Хедмана его коробку для бутербродов, там у нас хранился провиант. Он состоял из 1 бутылки воды, 1 куска колбасы (длиной в 1 дм), полбуханки хлеба, 8 морских сухарей, 1 ножа, 100 г маргарина, 20 кусков сахара, 1 маленькой банки мелассы (что-то вроде патоки, только более темного цвета, которой кормили коров, но которая по вкусу была ничуть не хуже, зато дешевле, по словам Свена Хедмана), 4 тонких лепешек. Таков был провиант. Я занес список в блокнот, в столбик, вроде как бы составил опись спасенного имущества.

Я все устроил сам. Юханнес не делал ничего. Поэтому-то он, верно, и был такой молчаливый.

Мы вышли в семь вечера.

В последнее время Юханнес словно бы переменился.

Прежде он всегда сам командовал, он ведь был шустрый и пригожий, всеобщий любимчик.

Но теперь. Теперь все было как бы наоборот. Он все больше и больше делался как я. Точно начал срастаться со мной. Ужасно, если подумать.

Я подумал, что мне надо бы сказать ему об этом.

Подул ветер, и мы подняли на плоту парус. Натянули между двумя палками, привязанными шнурами, простыню. Когда порывы ветра становились слишком сильными, а это случалось, нам приходилось самим держать палки.

Ветер дул прямо с берега, с юга, то есть от леса с лужайкой, где Альфильд стала лошадью и ходила на привязи вокруг кола, а они пришли и забрали ее. Оттуда и дул ветер. Я часто спрашиваю себя, мог ли я, то есть мы, поступить иначе. Мы могли бы забрать ее из Браттбюгорда, и от человека-крокодила, и от того, с двумя головами, и того, от которого воняло хуже, чем в свинарнике. Но мы этого не сделали.