Александр Шакилов - Лишние дни [СИ]

Тушкану повезло меньше. Дверь-то оказалась заперта. Бедненький, он стонал и дёргался, пытаясь вырваться из западни — червячок на крючке, жирная плотва уже рядом, вот она — плавничками шевелит, не спешит — куда спешить? — червячок на металл добротно присел, не отцепится.

Две секунды.

Всего две секунды.

Удар кулаком по затылку…

Сивку всё же удалось оттащить — не сразу, конечно, — когда Сусел уже не подавал признаков жизни. К ужину его ещё пошатывало. И конкретно тошнило то на пол, то Слону на постель…

Тогда ещё никто не знал и даже подумать не мог, что год спустя Сусел станет ногой в лужу. А в луже будет лежать высоковольтный провод — обрыв на линии, полрайона без света. Веталя Червняк, закадычный дружбан, кинется на помощь и ляжет рядом. Родители очень удивятся, когда узнают, что их сын Веталя при жизни курил — патологоанатом обнаружит на зубах расплавленный фильтр…

Поля.

Необъятные поля Родины.

Наверное, есть что-то хуже, чем…

Когда возвращаешься домой совершенно трезвый, ни в одном зрачке, ни-ни, улыбаясь и сияя от маленького счастья, удачи, неожиданной радости, которую ты решил донести к родному порогу, а не обмыть, не смотря на уговоры, с друзьями… — а дверь открывают и…

И говорят:

— Чего лыбишься? Опять нажрался. Иди спать.

И тебя хлобучит сильнее, чем от литра водки, и ты понимаешь, что есть только два варианта: уйти на кухню, взять тупой столовый нож и под «My dying bride» вырезать заплёванную душу; вариант намбэ два — вырезать тех, кто заплевал. Ты долго колеблешься между и, ведь ты не хирург, выбираешь третье: спрятаться в музыке полумёртвого магнитофона. Знаешь: лишь он — единственный друг, все остальные тебя презирают. Или боятся. Изредка, как оказывается, ненавидят. Но это всё слишком сильные чувства для тебя: тебе ведь похуй, тебе плевать на них, ты уверен, что ни один твой волос не поседеет, если с ними что-нибудь случится.

ПЛЕВАТЬ

ПОХУЙ

И всё равно уже. Особенно, если одеться, получая в спину злобные взгляды, и уйти попить пивка. Так, чтоб действительно всё равно. Так, чтоб по пути споткнуться и неудачно — неудачно? — упасть. И сломать себе шею. Так, чтоб как жил, так и…

Как хорошо, что меня никогда не встречали подобным образом. Просто замечательно, что ЭТО всё не про меня.

Мои сейчас пакуют самое необходимое — в дорогу. Золото там, деньги, баксы, пожрать, тёплую одежду… Я не вмешиваюсь. Они отказались тащить мой комп. Значит, пусть теперь без меня.

Скоро подъедет трактор — на заводе быстро сообразили, что к чему: во все трактора с площадок залили соляру. Собираются эвакуировать начальство. В Малиновку.

За нами тоже заедут — папик не последний человек на заводе.

После родительских собраний папик всегда возвращался довольный. Ему не приходилось краснеть из-за моих оценок. Меня хвалили учителя, я участвовал во всех олимпиадах, ездил на всякие межшкольные соревнования, регулярно сдавал макулатуру. Но это всё ерунда. Главное: я никогда не учился в четвёртом классе. Большие дяди из Министерства Образования лишили меня этого удовольствия. Не то чтобы я сильно расстроился, но где-то в подсознании комплекс незаслуженной обделённости — наверняка! — свил себе комфортабельное гнездо: с евроремонтом, джакузи и парой-тройкой сисястых блядей, голеньких и сладострастных. Интересно, это в будущем как-то отразится на моём здоровье? А может, уже отразилось, а я и не заметил?

Наш класс погнали проходить медкомиссию в районную поликлинику: майонезные баночки анализов и прощупывание на предмет паховой грыжи — всё согласно обычному прейскуранту.

Стоим толпой у входа в бетонное здание, протухшее запахом постепенно отмирающих тел — запахом старости, которой у нас никогда не будет. Хмуро курим, пакетами стыдливо позвякиваем.

Как-то сама собой возникает тема прогулять уроки и прийти только на последний.

Единогласно, обжалованию не подлежит.

Пробежавшись за полчаса по кабинетам, мелкими кучками по интересам расходимся в разные стороны — вы куда? гулять, а вы? и мы. Юрик зовёт меня на пиво — пьём на «Пролёте» по паре кружек. Теперь ответный реверанс:

— Юр, поехали ко мне: посидим, пошамаем. Жрать хочется.

— Хочется, — кивает Юра.

Я быстренько жарю картошку и вытаскиваю из нычки трёхлитровую банку, маманькой припрятанную от папика. Ноль пять отливаю для употребления и столько же компенсирую водой — для сохранения объёма. Всё согласно дедушке Ломоносову.