Михаил Любимов - Декамерон шпионов. Записки сладострастника

Морозов чуть не потерял сознание от такой гласности и чувствовал себя, как уж на раскаленной сковородке, тем более что соседям она представила его как сотрудника НКВД и это было воспринято как хорошая английская шутка. Вскоре прибыл радостный Барни, расспрашивал о Бровмане при соседях (!), Даша организовала пышный русский стол, достала водки и солений, которые делала лично. На ломаном английском (выучила же, деревня!) с большим удовольствием вспоминала о своих любовных приключениях с Крисом в Москве, вспоминала с искренней ностальгией, и о расписке не забыла разболтать, дура! Морозову оставалось только напиться с горя: какая тут к черту агентурная работа, если у обоих языки без костей? Вернувшись в Лондон, разведчик отправил в Центр шифровку о вопиющем нарушении конспирации со стороны агентов и полной бесперспективности работы с ними.

— Правильно здесь написано, что она набитая дура, и вообще два сапога — пара! — проворчал начальник отдела, но уже не Левинский, которого расстреляли, а Гринько, из нового партийного набора. Дела агентов снова отправили в архив — нечего мараться с дерьмом, родственников Даши решили не трогать: вдруг эти психи поднимут бучу в Англии?

Любящие супруги жили долго и умерли почти в одно время в преклонном возрасте, в окружении любящих детей и внуков. Больше всего не повезло Игорю Бровману: не тронули его в самую последнюю предвоенную чистку, когда перестреляли и шефа, и Привалова, и почти весь отдел, пощадила его немецкая пуля, хотя он прошел в Смерше через всю войну и дослужился до подполковника. И в первые послевоенные годы судьба хранила, и он двигался вверх. Но все-таки не повезло: в сорок восьмом, во время кампании против космополитов Бровмана арестовали, обвинили в связи с крупным английским шпионом Кристофером Барни и приговорили к «вышке».

Это было обидно, но смерть он встретил достойно.

Потом тебе будет жаль меня, Джованнни, но тогда я любил ее, и не просто любил! Что там твой Теодоро, влюбленный в Виоланту и чуть не попавший из-за нее на виселицу, или Джьянни из Прочиды, привязанный к колу вместе с любимой, или Чимоне, похитивший на море свою возлюбленную Ефигению и оказавшийся в заточении на Родосе! Она осталась со мной в каюте, время летело волшебно быстро. Помнишь Омара Хайяма?

Беспечно и счастливо между поцелуями читали любимого Сальвадора: «… и я изложил ей свой новый каприз, который на сей раз представился мне совершенно неосуществимым: — Снеси мне яйцо». Или: «Разве не для нее я вырядился с утра самым дурацким, дичайшим образом? Для нее — то был мой свадебный наряд. Разве не для нее я умащался козьим пометом и лавандовым маслом, разве не для нее изорвал в клочья лучшую рубаху тончайшего шелка, разве не для нее искровянил себе бритвой подмышки?»

И мы снова намазались маслом. Погода стояла жаркая, но это никоим образом не влияло на нас.

Днем я заехал к Батову и поинтересовался ходом поиска Гуся, мой приятель (кривоватый нос картошкой с расселиной на конце так напомнил мне о последнем рандеву с его сестрой, что началось сердцебиение) наморщил лоб и важно сообщил, что розыск идет интенсивно, машину Гремицкого видели в районе Нижнего Новгорода, и нет сомнения, что оба будут задержаны.

— От твоего пребывания здесь ничего не изменится. Самое главное, что Гусь — жив. Советую отплыть в Макарьево, как планировалось. Осмотрите монастырь… погуляете. Кстати, Роза очень хотела поехать туда, ты не возьмешь ее?

Он был настолько любезен, что на машине заехал за сестрой и отвез нас обоих на «Ленин», там мы заперлись в моем люксе (Марфуше я запретил тревожить меня даже в случае начала мировой войны). Интересно, пользовали ли во Флоренции масло или же эта добрая традиция умерла вместе с древними греками? В тот день к нашим услугам были «Царица Клеопатра», «Тайны Нила», «Сады Шахерезады» и еще пара дюжин сортов. Никогда не жалей масла, Джованни, особенно, если у тебя волосатая грудь, выливай полный флакон, не экономь! Натерев грудь чернотюльпановой эссенцией, я нежно щекотал своей грудью набухшие соски Розы, пахнувшей жасмином, смешанным с тончайшим запахом пота (от этого аромата у меня темнело в голове!). Когда соски вырастали в твердые мизинцы, я резко прижимал их к себе, затем медленными вращениями тела втирал масло в ее грудь, постепенно набирая скорость. Руки мои жили сами по себе, играли свою игру, пальцы метались по ее телу, словно исполняя волшебные прелюды Шопена, ласкали и растирали до желанной кульминации.