Когда человек в костюме евнуха обошел двор с колокольчиком, мы с Мелиссой спрятались за кулисами. Это был не первый наш показ и Лаура выглядела как будто спокойной и собранной. Она делала вид, что переживает только из-за субтитров: не слишком ли высоко их разместили и не помешают ли они бегущей строке. Заиграл гимн фестиваля, объявили наш спектакль. Лаура играла бесстрашие неопытной юной любви, и Мелисса не отрывала от моей жены восхищенного взгляда.
Примерно через полчаса после начала в полумраке зрительного зала произошло едва заметное движение. Мигнул и погас на галерее фонарик и я разглядел несколько человек в военной форме, которые встали под аркадой, словно взяли театр под охрану. Я испугался, что они сорвут финал, и только потом вспомнил о Мелиссе. Надо было бежать. Я протянул руку, и девочка покорно вложила в нее свою ладошку. Мы незаметно выскользнули из-за кулис. Двор… небо… оглушительной треск цикад… дверь… тоннель… “Султан, – рассказывал я по дороге, – был самым богатым человеком в мире и любил катать свою принцессу по Босфору”. “Здесь мы будем ждать лодку, – сказал я, когда мы вышли на пристань. – На ней приплывет твой папа. Хочешь покататься с папой на лодке?” Мелисса молча смотрела на воду. Я не знал, что сказать, и замолчал, и тогда она горько расплакалась. Я взял девочку на руки. Она положила мне на плечо голову, и я почувствовал на щеке ее нежные волосы. Мелисса затихла. “Поскорее бы все закончилось”, – с тоской подумалось мне.
Мы стояли на пристани, и с той стороны Босфора, вышитая огнями, светилась Азия. Я невольно засмотрелся на красные узелки радиовышек. Ни кораблей, ни прогулочных катеров на Босфоре не было. Тишина как в театре, когда актеры ушли, а декорации еще не убраны.
Я заглянул Мелиссе в лицо – ее голубые глаза закрылись, она уснула. На часах было четверть двенадцатого. Я почувствовал себя самым беспомощным человеком на свете и тупо смотрел через пролив. Вдруг в самом начале моста беззвучно полыхнули вспышки и тут же раздались отдаленные хлопки-выстрелы. Я поднял голову – пересекая небо по дуге, над проливом полетели очереди трассирующих пуль. Ненадолго все снова стихло. Потом пули зашлепали по воде прямо перед пристанью. Я очнулся. Девочка, которую я держал на руках, вдруг стала самым ценным, что было в моей жизни, даже ценнее жизни (поразительное открытие для эгоиста, между прочим). Мысль об этом мелькнула где-то за кулисами сознания, но этого было достаточно, чтобы страх исчез. Я ощутил прилив силы. Последнее, что я видел, был военный катер. Он несся в сторону моста, часто подпрыгивал на волнах, и луч его прожектора подпрыгивал тоже. Когда я внес ребенка в гримерку, Лаура схватила ее на руки: “В городе военный переворот, – сказала она. – Нас вывезут чехи. Через два часа самолет в Прагу”.
“Да, – сказал в телефон длинный. – Хорошо. Выходим”. – “Ты готов?” – спросил он Сверчка. – “Постой! – Тот ждал продолжения. – А что стало с Карлушем? Куда он делся?” Длинный помолчал, пристально глядя на приятеля. “Ты помнишь Яну?” – наконец спросил он. “Нет” – “Это девушка, с которой Карлуш приходил ко мне” – “Боевая машина пехоты?” – “Она самая”. Сверчок кивнул. “Никто, кроме нее, – сказал длинный, – судьбой Карлуша не поинтересовался”. Он открыл рюкзак и принялся складывать вещи. “Как будто эти четыре года в нашей компании его не было”, – добавил он. “Тебя мучает совесть?” – спросил Сверчок. “Нет, но…” – его приятель не знал что ответить. “А мы над ней посмеивались…”, – вздохнул Сверчок. “Она нашла его, – сказал после паузы длинный. – Вернее, то, что от него осталось, пустую машину. Так ей ответили в ведомстве. Машину, которую он арендовал, нашли на мосту, где начинался штурм. В это время он как раз ехал с той стороны Босфора. Ни в списках погибших, ни среди арестованных его не числилось”. Он достал расческу и провел по мокрым редеющим волосам. “При падении с такой высоты, – добавил он, – человек от удара о воду теряет сознание и быстро тонет”. – “Ты хочешь сказать…” – начал Сверчок. “Не знаю!” – оборвал его длинный. “А девочку мы отдали в полицию” – добавил он. “А дальше?” – “Дальше?” – Длинный достал из кармана сложенный листок, развернул его и протянул приятелю. “А дальше мы улетаем на гастроли в Китай, – сказал он. – Самолет сегодня ночью”.
Длинный забрал билеты и застегнул рюкзак. Он дал понять, что разговор закончен, и встал с дивана. Подхватив сумку, вслед за ним поднялся Сверчок, и вскоре оба исчезли за дверью предбанника. Я остался один. Военный переворот, похищение из сераля, византийские императоры… Что чувствует человек, когда в его судьбу вмешивается История? Бессилие или, наоборот, прилив энергии? Когда против тебя восстали такие силы? И не потому ли мы готовы бесконечно слушать об этом истории? В нашу-то жизнь ни одна подобная сила не вмешивается, разве что автомобильные пробки… Тут я поймал себя на том, что длинный, возможно, пересказывал приятелю сюжет сериала, ведь Сверчок называл его Драматургом. С этими досадными мыслями на уме я оделся и вышел на улицу. Всматриваясь в номера машин, я ждал такси, как вдруг медленно, словно на пробу, пошел снег. Он был похож на мокрую шерсть и незаметно, но быстро выбелил асфальт. Я невольно вернулся к тому, что услышал. Мне вдруг страшно захотелось вспомнить и даже пережить чувство, которое с годами куда-то исчезло или выветрилось. Потому что когда-то, когда мой ребенок был маленьким, я тоже без колебаний мог отдать жизнь, лишь бы с ним ничего не случилось. Да что там “без колебаний”, я отдал бы жизнь с радостью.
Читать дальше