Глеб Шульпяков - Красная планета

Саша составил пакеты с рынка у холодильника и тут же услышал скайп. Звонила жена, и он принялся ходить по квартире, показывая, как устроился. У Даниелы ничего не изменилось, сказал он, поворачивая камеру на стену, где висели рисунки их сына. Не забудь потом все убрать и вынести мусор, сказала жена. И найди, пожалуйста, мои очки, они остались в комоде. Где? Где зонтики. Какие рисунки, пап? На экране появился мальчишка. Саша хотел показать ему, но тот исчез. Когда ты обратно, спросила жена. Потом пропало изображение. Они перекинулись парой слов в темноте, а когда попрощались и он отключился, компьютер запиликал снова. Это был Фриш. Саша нажал на кнопку. Появился кусок крашеной стены с каким-то прибором и трубками. Больница, наверное. Но это был задний двор дома. Изображение задергалось, появился череп его приятеля, который был плохо выбрит. На щеке белела нашлепка из пластыря. Лицо Фриша напоминало маску. – Приветствую тебя, мой драгоценный друг, – сказала маска, едва разжимая рот. – Прости (он показал глазами на повязку). Не могу. – Как ты, как твоя… – очнулся Саша. – Что это было? – Непредвиденные обстоятельства, – ответил он. – Однако теперь все в прошлом. Как настроение у пана писателя? Ах, Рим, Рим (Фриш говорил быстро, словно не хотел лишних вопросов). Колизей, Форум. Феллини, Муссолини. Сладкая жизнь. Азы и зады цивилизации. А герр дихтер неплохо, я вижу, устроился (тут маска состроила укоризненное выражение). Завидую! Бедняга Фриш в Риме никогда не был. Может, махнуть? Примешь? Найдется, где преклонить больную голову? – Фриш улыбался. – Шучу, моим ранам прописан германский воздух. Аллес гут, Гитлер капут. – Скажи мне лучше (Саша перебил его) – что мне делать… Он посмотрел на тубус. – В Базеле никто не пришел. Наверное, надо передать картины. Времени у меня немного. – Да выброси ты их, – неожиданно ответил Фриш. – К свиньям собачьим. – Что? – Саша не понимал, всерьез он или нет. – Прости, – спохватился тот. – Снова шутка, снова неудачная. Я доставил тебе неудобство этими картинами, несколько неприятных минут. Все-таки три страны, две границы. Но жизнь коротка, а искусство вечно… – Повисла пауза, и, если бы маска не моргала, Саша решил, что трансляция остановилась. Ему вдруг пришла дикая мысль, что это очная ставка и Фриш говорит под запись. Что с той стороны сидят полицейские или, хуже того, бандиты, которые напали на него вчера на немецкой заправке. Робин Гуды из Чернигова. И он решил ни о чем не спрашивать первым. – Благодарность моя безмерна, – напомнил Фриш. – Он покажет тебе город. Он… – Фриш замолчал и посмотрел вниз, как будто читал по шпаргалке. – Кто? – спросил Саша. – Что это я! – спохватился Фриш. – Какая бестактность. Сморозил, сглупил. Сеньор скритторе и сам может показать Рим кому угодно. Но все ж не пренебрегай. Да ты его, собственно, знаешь… – Это он добавил как бы в задумчивости. – Кто он? – повторил Саша. – Где тебе удобно, где ты остановился? – не слушал Фриш. – Дай адрес, я записываю. – Саша отрицательно качнул головой: – Пришли номер, я договорюсь сам, – сказал он. – Умно, – согласился Фриш. – Сам не люблю испорченных телефонов. Так во сколько? – Саша посмотрел на продукты, которые не убрал в холодильник. – Пришли номер, – повторил он. – Добре, – сказала маска. – Но только не затягивай. Как говорится, с плеч долой, из головы вон.

Это была пачка выцветших палароидов в оранжевой коробке Hermes . Компания молодых людей, юношей и девиц с шевелюрами, позировала у окна в этой самой квартире. Судя по одежде, конец восьмидесятых. Кроме Даниелы тут был ее брат, тощий губастый подросток, похожий на Мика Джаггера, остальные незнакомы. Кто-то курил, кто-то сжимал бутылку. Даниела в короткой юбке – стройная фигура. А рядом будущая жена Саши. Она потом часто рассказывала, как провела лето в Риме среди университетских приятелей Даниелы. Да вот этих, по всей видимости. Границы только открылись, и она отправилась с свое первое путешествие. Даниела всегда помогала ей, особенно, когда перебралась на родину. Она выросла в СССР и хорошо знала, что это такое, когда нечего надеть, нечем накраситься. Она делала это, словно возвращала долг. Но потом все переменилось. Отец разорился, жить в Риме стало бессмысленно дорого, и они разъехались: отец с мачехой на юг, а Даниела в Лондон, где нашла работу. Квартиру они сдавали. Это было в середине 90-х, когда в Москве, наоборот, жизнь пошла в гору, и теперь уже Сашина жена приглашала подругу – на Новый год. Постепенно та стала частью их семьи, тем более что своей не обзавелась. А снимки были свидетельствами жизни, когда обе девушки были одинаково беззаботны. Она счастлива, а его нет в ее жизни. Что Саша делал в это время? Когда она любила Рим, когда ее обнимали молодые люди? Как бывает только в юности? Писал, был ответ; его не печатали; он писал больше, его стали печатать; как будто отдавал, что должен. Но кому и зачем? Вместо того, чтобы обниматься с пьяными вином и беспечностью людьми? Та жизнь, которую они прожили вместе, была наполнена взрослым счастьем, но досада, что, пока Саша писал, он упустил что-то важное, осталась. Когда он увидел фотографии, он ощутил ее.