Василий Шукшин - Я пришёл дать вам волю. Любавины

Стрельцы действительно не знали о пребывании разинцев в Царицыне. И горько поплатились за свою беспечность.

Они готовились славно и мирно пополдничать, как вдруг с двух сторон на них посыпались пули – с правого берега (островок, где стояли, был недалеко от крутояра) и с воды, со стругов.

Стрельцы кинулись на свои суда. Степан дал им сесть. Но так, чтоб они не поняли, что их заманивают в ловушку: как будто это само собой вышло…

Перед боем Степан быстро и точно рассказал, что делать каждому. И предсказал, как поведут себя стрельцы, застигнутые врасплох. Он говорил:

– Родионыч, бери две тыщи конных, пойдешь горой. Я переплыву к луговой стороне, подойду к им промеж островов поближе, учиню стрельбу. Как услышишь, что я начал, выезжай на яр и пали. Они на стружки кинутся – сплывать. Я им дам – сядут. Федор, Фролка… Ларька, передайте, кто с нами поплывет: чтоб вперед моего стружка не выгребали. Пусть мясники сядут, пусть думают, что избежали участь свою. Почнут к городу выгребать – я им дам. Баграми не сцепляться, на пуле держать. Федька, Иван…

– Какой Федька-то?

– Шелудяк. И ты, Иван: на стене будете с пушкарями. Подплывут на ядро – палите. На низ вздумают утекать, ты их стречай, Прон. Все в голову взяли?

– Все.

– С богом!

…Стрельцы выгребались к городу, полагая, что там воевода. Налегали изо всех сил на весла – скорей под спасительные пушки царицынских городских стен.

Сзади, на расстоянии выстрела, следовал Степан, поджимал их к берегу. С берега сыпали пулями казаки Уса.

Это был не бой даже, а избиение. Пули так густо сыпались на головы бедных стрельцов, что они почти и не пытались завязать бой. Спасение, по их мнению, было в городе, они рвались туда.

И когда им казалось, что – все, конец бойне, тут она началась. Самая свирепая.

Со стен города грянули пушки. Началась мясорубка. Пули и ядра сыпались теперь со всех сторон.

Стрельцы бросили грести, заметались на стругах. Некоторые кидались вплавь… Но и там смерть настигала их. Разгулялась она в тот день над их головами во всю свою губительную силу.

Стрельцы закричали о пощаде. Немногих, кто был ближе к стругам разинцев и отбивался и после криков о милости, стрельцы застрелили сами.

От флотилии Степана отделился один стружок, выгреб на простор, чтоб его с берега и со стен видно было; казак поддел на багор кафтан и замахал им. Это был сигнал к отбою.

Стрельба прекратилась.

Все случилось скоро.

Стрельцы сошли на берег, сгрудились в кучу.

Подплыл Разин, съехал с обрыва Ус.

– Что, жарко было?! – громко спросил Степан, спрыгнув со струга и направляясь к пленным.

– Не приведи господи!

– Так жарко, что уж и вода не спасала.

– За Разиным поехали?!. Вот я и есть – Разин. Кто хочет послужить богу, государю и мне, отходи вон к тому камню!

– Все послужим!

– Всех мне не надо. Голова, сотники, пятидесятники, десятники – эти пускай вот суда выйдут, ко мне ближе: я с ими погутарю.

Десятка полтора человек отделились от толпы стрельцов… Подошли ближе.

– Все? – спросил Степан. – Всех показывайте, а то потом всем хуже будет.

Еще вытолкнули сами стрельцы нескольких.

– Кто голова?

– Я голова, – отозвался высокий, статный голова.

– Что ж ты, в гробину тебя?!. Кто так воюет? Ты бы ишо растелешился там, на острове-то! К куму на блины поехал, собачий сын? Дура сырая… Войско перед тобой али – так себе?! Всех в воду!

Казаки бросились вязать стрелецкое начальство.

К Степану подошли несколько стрельцов с просьбой:

– Атаман… одного помилуй, добрый был на походе…

– Кто?

– Полуголова Федор Якшин. Не обижал нас. Помилуй, жалко…

– Развязать Федора! – распорядился Степан. И, не видя еще, кто этот Федор Якшин, крикнул – всем: – Просют за тебя, Федор!

Почуяв возможность спасения, несколько человек – десятники и пятидесятники – упали на колени, взмолились:

– Атаман, смилуйся! Братцы, смилуйтесь!..

Степан молчал. Стрельцы тоже молчали.

– Братцы, я рази вам плохой был?

– Смилуйся, атаман! Братцы!..

Степан молчал. Молчали и стрельцы.

– Атаман, верой и правдой служить будем! Смилуйся.

К Степану пробрался Матвей Иванов. Заговорил, глядя на него:

– Степан Тимофеич…

– Цыть! Баба, – оборвал его Степан. – Я войско набираю, а не изменников себе. Счас все хорошими скажутся, потом нож в спину воткнут. Не суйся.

Твердость Разина в боевом деле какой была непреклонной, непреклонной и оставалась. Ничто не могло здесь свихнуть его напряженную душу, даже жалость к людям, – он стискивал зубы и делал, что считал нужным делать.