Василий Шукшин - Я пришёл дать вам волю. Любавины

– Такие, как ты, не пойдут.

– Пойдут – ты умеешь, заманишь. У тебя… чары, как у ведьмы, – ийтить за тобой легко, даже вроде радостно. Я вон насилу вывернулся… отрезвел. Знамо, это все оттого, что самому тебе недорога жизнь. Я понимаю. Это такая сладкая отрава, хуже вина. Я же тоже не бегал ни от татар, ни от турка, ни от шаховых людей… Но там я как-то… свою корысть, что ли, знал или… Да нет, тоже не то говорю – я не жадный. Но ведь там-то не боялся я, ты же знаешь…

– Там… Я знаю: там – это как собаки: перегрызлись и разбежались. Там ума большого не надо.

– Но там же тоже убивают. Ты говоришь: я больше всего смерти страшусь…

– Можеть, не страшисся. Только тебе – за рухлядь какую-нибудь не жалко жизнь отдать, а за волю – жалко, тебе кажется, за волю – это псу под хвост. Вот я и говорю – подневольный ты. По-другому ты думать не будешь, и зря я тут с тобой время трачу. А мне, еслив ты меня спросишь, всего на свете воля дороже. – Степан прямо посмотрел в глаза Фролу. – Веришь, нет: мне за людей совестно, что они измывательство над собой терпют. То жалко их, а то – прямо избил бы всех в кровь, дураков. Вот. Сгинь с глаз моих, Фрол: опять тебя ненавидеть стал. Сгинь! Раз уж сказал, не трону – не трону. Но – уходи.

Фрол поднялся, пошел к коню.

Степан тоже встал.

– Гады вы ползучие! – крикнул Степан. – Я тебе душу открыл тут… Дурак я! Ехай! Ублажай свою жизнь-дорогушу! Поганка. – Степана шатнуло от слабости… Он опустил голову, стиснул зубы и стал смотреть вниз, в землю.

Фрол вскочил на коня, крутнулся…

Прикинул, опасаться нечего – конь Степана далеко, сказал спокойно:

– От поганки слышу. Иди к своим любезным свистунам, они ждут не дождутся. На тем свете свидимся, только я туда попозже явлюсь.

Степан посмотрел на есаула… И все-таки не нашел бы он сейчас в себе желания убить его, даже если бы догнал и совладал безоружный с оружным, – не было желания. Странно, что не было, но так.

Фрол развернулся и поскакал прочь.

Степан пошел к своему молодому коню. Меринок виновато вскинул голову, скосил опасливый глаз, переступил ногами…

– Не бойся, дурашка, – ласково заговорил Степан. – Не бойся.

Почуяв доброе в голосе человека, конь остался стоять. Степан обнял его, поцеловал в лоб, в шею, в глаза, бесконечно добрые, терпеливые.

– Прости меня… Прости, ради Христа. – За что, Степан не знал, только хотелось у кого-нибудь просить прощения.

Конь дергал головой, стриг ушами.

– Прости!.. – сказал еще Степан.

Потом шли рядом – конь и человек. Голова к голове. Долго шли, медленно шли, точно выходили на берег из мутной, вязкой воды.

Солнце вставало над землей. Молодой светлый день шагал им навстречу, легко раскидывая по степи дорогие зеленые ковры.

Сразу, как Степан ускакал за Фролом, Кондрат разбудил Ивана Черноярца, и тот, плохо соображая, что к чему, не седлая коня, погнал вслед атаману. С ним увязалось еще десятка два казаков – те и подавно не знали, куда надо, зачем? Успели понять только: где-то в степи атаман. Один. Однако степь – большая: не нашли атамана. Вернулись.

Встретились недалеко от лагеря.

– Эк вас повскакало! – насмешливо воскликнул Степан. – На одного-то Фрола?

– Ушел, что ли? – спросил Иван.

– Ушел.

– А чего он приезжал-то?

– Письмо привез от Петра Дорошенки. Поехали вычтем… поганое письмо.

– Ты… уж читал, что ль? Как знаешь, что поганое?

– Я Петра знаю, не письмо. Петра самого знаю. Да другое Фрол бы и не привез. Он привез как раз такое… поганое… С коня я упал, Ваня, – неожиданно признался Степан. Им овладело какое-то странное хорошее чувство – легко сделалось на душе, легко, даже смешно было сказать, что – вот, такое дело: упал с коня. – Первый раз в жизни.

В шатре атамана сидел Стырь, вертел в руках письмо гетмана. Он не умел читать. Увидев атамана, поднялся навстречу ему с письмом.

– Слыхал, от Дорошенки… Как он там? К нам не склоняется?

Степан взял письмо, вчитался… Молча изодрал его, бросил на землю. Постоял, глядя вниз, вздохнул со стоном, горько и начал вдруг стегать плетью клочки письма. Стегал и скрипел зубами. Все молчали.

Степан отвел душу, прошел к лежаку, сел. Долго тоже молчал. Легкость враз ушла, точно опять в воду столкнули, в зеленую, вязкую, и он весь ухнул.

– Царем пужает Петро, – сказал он. – Ты хотел знать, Стырь, как там Петро Дорошенко?

– Я. Да всем охота…

– Вот, царем пужает. Зря, мол, поднялись – не надо… страшно, говорит. Не советует. Вот, знай, еслив охота.