Василий Шукшин - Я пришёл дать вам волю. Любавины

– Я! – откликнулся гребец, угостивший уключиной сотника: ему тоже пятиться некуда было теперь.

Еще двое крикнули:

– Мы! С Федором вот… двое.

– А не пойдем, чего будет? – спросил один хитроумный.

– Этого я, братец, не знаю, – сказал Степан, – много грешил – ад, мало – рай. Но, поглядеть в твои глаза, тебе прямая дорога в ад. А ты куда собрался?

– Я-то? Да я было в другое место хотел…

Разинцы засмеялись: оцепенение, охватившее их, проходило. Задвигались, загалдели… Обсуждали новость, какую вывалил атаман: оказывается, они войной идут! На бояр!.. Вот это новость так новость! Всем новостям новость. Теперь, задним умом, понимали, почему так упорно не отдавал атаман пушки и припас, почему на Дону по домам не распустит…

– А чего ты меня в ад-то запятить хошь? – не унимался дотошный гребец. – Я в рай собрался.

– В ра-ай? – удивился Степан. – Не-ет, братец, я хоть не поп, а истинно говорю тебе: в ад. Так что – погуляй пока на земле. Не торопись, туда никто не опаздывал. – У Степана на душе было легко: эта ноша проклятая – постоянная дума втихомолку, неотступная, изнуряющая, – сброшена.

– Так чего же тада пытать? Я с вами!

Казаки опять одобрительно засмеялись.

– А стрельцы как? – спросил Степан. – Куда собрались?

– Оно ведь это… как сказать?.. – замялись стрельцы.

– Так и сказать. Прямо.

– Вроде государю служим…

– Боярам вы служите, не государю! Кровососам! – Степана влекло вперед неудержимо, безоглядно и радостно. – Думайте скорей, мы торопимся. Дорогое вино пить торопимся в Царицыне. Слыхали, казаки: воевода велел в Царицыне цену на вино в два раза поднять! – сообщил всем Разин. – Вот до чего додумались, собаки!.. Ну, стрельцы?.. Долго вас ждать?! А то терпение лопнет, не ведите к тому.

– Когда так – и мы, – сказал один, постарше.

Тем временем подали Степану царские грамоты. Он, не разглядывая, изодрал их в клочья и побросал в воду. Бумаги он ненавидел люто. Казаки издавна не жаловали бумаги: даже при первом Романове, когда донцам жилось куда вольготнее, московские бумаги, прибывая на Дон, вихлялись на кругу казачьем, как последние худые бабенки: то прекратить «промыслы» над татарами и турками, чтобы не злить хана и султана, то – чинить всякий вред тем же татарам, ибо хан опять наслал на Русь силу и лихоимствует. Казаки научились отсылать приказные бумаги – и с увещеваниями, и с угрозами – матерно, далеко, а «держали реку Дон» сами, по своему разумению. Но с тех пор много изменилось, бумаги московского Посольского приказа стали обретать силу, и казаки, особенно те, кто сожалел о былых вольностях, возненавидели бумаги, чуяли в них одно недоброе.

– Вот так их!.. – сказал Степан. – Рыбам читать.

На берегу конные явно заинтересовались событием на воде. Остановились, выстрелили, чтоб привлечь к себе внимание.

– Пальните кто-нибудь, – велел Степан. – Все хорошо.

Человек шесть разинцев разом выстрелили в воздух из пистолей. Звуки выстрелов долго гуляли под высоким берегом и умерли далеко. Конные разинцы успокоились.

Стрелецкому сотнику положили за пазуху какой-то груз из товаров купца, поднесли к борту и спустили в воду между стругами. То ли живой еще был, не пришел в сознание, то ли от уключины сразу кончился – никто не поинтересовался.

– Легкая смерть, – сказал один гребец. И перекрестился. Еще несколько человек сняли шапки и перекрестились.

Степан махнул рукой – дальше, вверх по Волге.

– В гребь! Заворачивайте свою лоханку. Не тужи, Макар Ильин!.. В Царицыне отпустим. Стрельцы, идите-ка ко мне! Погутарю с вами… Чего там на Москве слыхать?

В эти дни в Астрахань Волгой не прошел никто: никого не пропустили, чтобы в Астрахани не знали, как идут и что делают казаки дорогой, и не всполошились бы. Но казаки уже открыто говорили, что скоро «мир закачается». На батюшку Степана Тимофеича смотрели – почти все, вся громада – с любовью: опять ждали. Сам батюшка (так его величали с легкой руки запорожцев, которых много шло с донцами) хотел одного теперь: скорей проведать, что делается на Дону – много ли правда, как слышно было, сбежалось туда с Руси народу и как тот народ встретит его, особенно холопы. Нетерпение охватило атамана великое; всю мощь души обратил он, чтоб сдерживаться пока, и едва справлялся, а то и не справлялся.

В Царицын разинцы пришли первого октября. Дни по-прежнему стояли теплые, тихие, с паутинкой, с последней дорогой лаской.

Высадились ниже города; одновременно подошли конные Ивана Черноярца. Сошлись на берегу.